Доплывем до свободы

1

Сергей Довлатов три года служил в конвойных войсках. Фотографий осталось мало. Я снимал о нем документальный фильм и не знал, где найти архивную пленку, подходящую для рассказа об этом периоде его жизни. Вдруг вспомнил: еще на “Казахфильме”, делая картину о японских военнопленных, отыскал в архиве МВД учебный фильм для солдат внутренних войск.

Там было всё: “Особенности конвоирования заключенных пешим порядком, строем и на автомобилях”, “Построение и вход заключенных в промышленную зону и выход из нее”, “Действия личного состава в случае массового неповиновения заключенных”.

Черно-белое кино, 30 минут. Я эту пленку на всякий случай контратипировал, но в монтаже не использовал. Было видно, что это 60-е годы, а мне требовались сороковые. Почему писатель Сергей Довлатов получил признание после жизни

Но Довлатов-то служил именно в шестидесятых!

Бросился на “Казахфильм”, но уже был конец 90-х. Разруха. Фильма не нашел. Пришел к генералу Половикову, он тогда командовал исправительно-трудовыми учреждениями, попросил разрешения поработать в одном из них. Он не возражал.

Съемка была в зоне, неподалеку от Капшагая. Мне для фильма нужны были десять полезных метров – без общих, крупных и адресных планов. Только детали: запоры, замки, решетки, ворота, алюминиевые миски, ложки, кружки, жующие рты, глаза, стриженые головы, ноги, обутые в брезентовые чёботы зеков, кирзовые сапоги конвойных и офицерские хромачи, сияющие на солнце. То есть все то, что осталось неизменным. Что было и тридцать лет назад, и все пятьдесят.

Снимали обед. Из дальнего угла в нашу сторону вылетела умело запущенная миска с брызжущей баландой, пролетела над головой оператора и звонко шлепнулась у ног сопровождавшего нас офицера.

Тот взревел: “Эу! Оборзели? Ща выведу на плац, поставлю на колени под автоматы, изжарю на солнце!”. Откуда-то из глубины раздался гнусавый, намеренно искаженный голос: “Начальник! Убери этих козлов, достали! Харэ клоунов из нас делать!”.

2

Я это вспомнил, читая книжку, на обложке которой сияет портрет весьма привлекательной, со вкусом одетой молодой женщины, облик которой противоречит несколько странному названию печатного труда: “Статус успешно: уроки правовых реформ”. Автор – Сауле Мектепбаева. Исходное значение ее фамилии (школа) и слово “уроки” обещали нечто заведомо скучное. Но портрет! В общем, решился. В конце концов, книжка с таким названием не может быть “про любовь”. Все-таки реформы, право…

Первая фраза предисловия, где автор уверяет, что перед нами его манифест, – умилила. Давненько я не читывал манифестов!

Впрочем, текст последнего не отличается задиристостью, он спокоен и вполне дружелюбен. Книга вообще написана живым слогом, в нем хорошо слышится голос автора, что нынче – редкость. Основной массив продуманно сконструирован, разбит на небольшие главки, поименованные не без остроумия и даже с покушениями на пикантность. К примеру: “Интим не предлагать”. Или – “Зачем в тюрьме розовое белье?”. Наконец, “Почему я хотела, чтобы меня звали Настей?”. И уж совсем дерзость: “Нужен ли тюремной службе генерал?”.

Погружение в текст не оставляет сомнений – перед нами книга, посвященная серьезному исследованию пенитенциарной системы. Вот ведь словечко, которое с ходу не выговоришь!

А оно пришло к нам из латыни (poenitentia), что значит – раскаяние. Казалось бы, этому понятию место в церкви, в монастыре, в молельне или исповедальне, но уж никак не “возле параши”. В российской словесности есть настоящий “литературный этап”, в составе которого – протопоп Аввакум и Федор Достоевский, Варлам Шаламов и Анатолий Марченко, Александр Солженицын и Евгения Гинзбург, Андрей Синявский и Юрий Даниель. Бродский, наконец. Да тот же Довлатов и сотни других авторов, оставивших свои воспоминания о годах, загубленных в тюрьмах, лагерях, на лесоповале.

Что уж греха таить, наша жизнь до сих пор крепко, как дегтем, пропитана лагерной эстетикой.

Мы с удовольствием поем песни про Мурку в кожаной тужурке, про Таганку, где ночи, полные огня, про Ванинский порт и Владимирский централ, где ветер всегда северный. Но мы инстинктивно шарахаемся в сторону при упоминании слова “зона”, мы знать ничего не желаем, что сегодня происходит за ее железными воротами, охотно допуская, что там – “не сахар”, и вообще, тюрьма это вам не санаторий. Тьфу-тьфу-тьфу. Кудай сактасын. Кошмар в раю: исповедь казахстанки, отсидевшей в тайской тюрьме

А эта хрупкая миловидная женщина взяла на себя труд надеть тогу Вергилия и провести читателей по кругам дантова ада. О, не беспокойтесь! Ваше воображение не будет поражено картинами средневековой инквизиции, но, рассказывая о тюрьме в Аризоне, где шериф, ее основавший, надевает на заключенных розовое белье, заковывает в цепи и заставляет их чистить улицы, она непременно вспомнит о колониях на казахстанском юге, о раскаленных от жары бараках, в которых изнывают от пятидесяти до ста заключенных. И никакой вентиляции, кроме окон. И душ – один раз в неделю. В своей книге Мектепбаева рассказывает о тюрьмах в Англии и Швеции, которые ютятся в зданиях двухсотлетней давности, но не забывает заметить, что лагеря, доставшиеся в наследство от советских времен, хоть и были построены сравнительно недавно, но ведь наспех, без канализации, и главная головная боль директора тюрьмы – где взять ассенизаторскую машину для вывоза отходов. Иначе в такой тесноте не избежать вспышек инфекционных заболеваний.

Передвигаясь по “архипелагу”, от тюрьмы к тюрьме, Сауле Мектепбаева подмечает унылую повторяемость маскировочных ухищрений лагерного начальства: свежевыбеленные бордюры, свежевыкрашенные панели, надраенные полы, глаза заключенных, опущенные долу, настороженные взгляды персонала, который уже успел объявить “тюремному населению” своей зоны: комиссии приходят и уходят, а мы остаемся!

Но от ее внимания не укроется ни заколоченная библиотека детской колонии, ни баня, ключи от которой таинственно потерялись, ни двери стоматологического кабинета, забитые огромными гвоздями. И она заставит все эти двери выломать. И увидит стоматологическое кресло, покрытое толстым слоем пыли, и моечный зал с осклизлым полом и плесенью, холодный, сырой, где есть лишь труба с несколькими кранами.

Речевое поведение автора книги лишено негодующего пафоса и обличительного надрыва. Оно, скорее, состоит из бесконечных вопросов. Зачем, к примеру, сокращать продуктовые посылки осужденным? Допустим, городским родственникам осужденного легче сделать денежный перевод, а в колонии есть продуктовый ларек. Но как быть с сельчанами, у которых денег негусто, но есть огород, подворье, поэтому им сподручнее привезти домашние гостинцы?

Почему женщины, родившие в неволе, имеют право видеться со своими детьми лишь днем? Почему родившихся в лагере детей можно содержать там лишь до трех лет, после чего их передают в детский дом?

Это не риторические вопросы, Сауле Мектепбаева задает их всем: лагерному начальству, персоналу, юристам, чиновникам и даже генералам, изловить которых бывает непросто. У некоторых из них рабочий день выглядит своеобразно: трехчасовой обед, потом послеобеденный отдых. Была когда-то песня, где говорилось: “…как хорошо быть генералом…”.

Но и в этих эпизодах автор книги не срывается в обличительный сарказм, сохраняя изысканную сдержанность, приправленную, правда, изрядной долей колючего юмора. Сауле Мектепбаева избегает и другого искушения, она не сталкивает лбами контрастирующие примеры.

Вот она рассказывает, как в одной европейской тюрьме, стоящей на острове, все же случаются побеги. И тогда лагерное начальство с помощью местного телевидения просит беглеца откликнуться, позвонить в тюрьму и сообщить, удачно ли он доплыл до свободы.

Тут бы впору умилиться столь высокому человеколюбию! Однако оно содержит и вполне практический смысл: зачем пускаться в дорогостоящую погоню, искать тело предполагаемого утопленника? Ведь он жив, а дальнейшая его судьба в руках полиции. О чем молчит “Черный беркут” или где отбывает свой срок Владислав Челах

То есть автор, отдавая должное гуманитарным достижениям благополучных стран, вовсе не считает свою страну второсортной или ущербной. Мектепбаева незаметно подводит читателя к мысли, что перенимать опыт, учиться необходимо. Но списывать, подглядывать ответ в конце задачника, имитировать реформы – дело бессмысленное. Обильное законотворчество останется бесплодным, если оно не опирается на реальную действительность.

3

“Мы живем, под собою не чуя страны”, – сказал когда-то Мандельштам, и эта строчка стоила ему жизни. Полубезумным стариком бродил он по лагерю, из барака в барак, выпрашивая то горсть сахару, то хлебную пайку, и умер в ледяном предбаннике, так и не дождавшись из прожарки своих нищенских лохмотьев.

Дело в том, что Архипелаг Гулаг никуда не исчез. Его не поглотила пучина морская. Он съежился, скукожился, превратился в остров, в камень, наконец, но не растворился, а спрятался где-то в прибрежных кустах. И каждый из нас носит в себе его отравленную песчинку, вот в чем дело.

Мы до сих пор в толк не возьмем, что, наказывая преступника, нельзя унижать человека.

И нужно потратить много усилий, чтобы окончательно добить эту рептилию, изблевать ее из уст своих. И сделать это можно лишь в сотрудничестве общества и государства, иначе ничего не выйдет.

Так я понял смысл этой книжки и благодарю ее автора, кандидата юридических наук Сауле Мектепбаеву.

Будет больше таких авторов, таких книжек, тогда не потонем.

Доплывем до свободы.

Алматы