"И вы, и ребенок – находились на грани между жизнью и смертью": откровенный рассказ роженицы о врачах от Бога и вымогателях

…Моя дочь родилась раньше срока – на 33-й неделе. Произошло это так. Утром по дороге на работу я забежала к участковому гинекологу. Измерив давление, врач засуетилась и заметно подрагивающими руками набрала телефон скорой. И если прежде не обращала внимания на мои сильно отекшие ноги, то тут они привели ее почти в состояние шока.

Скорая приехала на удивление быстро и, погрузив, мгновенно доставила меня в один из роддомов Алматы. Там, в приемном отделении, тоже измерили давление, ужаснулись и велели сдавать вещи в камеру хранения. Эта суета слегка раздражала и удивляла, потому что вид у меня был цветущий (пончо все скрывало, никто и не догадывался, что я в положении).

В общем, чувствовала я себя неплохо и была настроена в тот день ударно работать, но мне велели ложиться на каталку. Торопили так, что только и успела сделать один звонок родственникам.

Это было в половине одиннадцатого. Дальше ничего не помню. Когда очнулась, увидела, что лежу в больничной палате, подключенная к какому-то аппарату. Часы показывали половину второго дня. То, что я могла потерять сознание, мне и в голову не приходило. Подумала, что ради моего же блага, наверное, сделали усыпляющий укол, который я не заметила.

Врачи заходили часто, но ничего не говорили, только иронически улыбались, когда я спрашивала, когда же отпустят меня на работу. Реанимационная палата была двухместной, но других женщин привозили часа на два, быстренько откачивали и увозили рожать, а я здесь застряла на целых два дня.

Наконец и я попала на операционный стол. Сквозь ватный туман и какую-то полудрему слышала, как врач, делавшая мне кесарево сечение, говорила анестезиологу-реаниматологу: “Это же у меня внеплановая операция. А. А. из детской клинической больницы №… позвонила”.

“О-о! Это замечательный неонатолог”, – уважительно отозвался тот. То же самое (“талант”, “врач от Бога”) я слышала и от своей сестры, работавшей медсестрой в отделении, которым заведовала неведомый мне доктор, чьим протеже я была.

“Этот ребенок обязан выжить!”, – сказала кесарившая меня врач, когда раздался писк моей новорожденной дочери.

Человек, который, как я поняла позже, спас две жизни – мою и дочери, подошла ко мне на следующее утро. Перед тем как меня должны были перевести из реанимации в общую палату. Будничным голосом спросила: “Вы хоть догадались, почему вас оперировали в обед? Подтягивали всю кровь, которая была в наличии, – и платную, и бесплатную. Обе – и вы, и ребенок – находились на грани между жизнью и смертью”. Увидев мои испуганные глаза, таким же спокойным голосом продолжила: “Опасность уже позади. Можете сходить и посмотреть свою дочь”. Видимо, чтобы я не пугалась при виде новорожденной, предупредила: “Вес очень маленький – всего кило пятьсот”. У дочери и вправду – на крохотном (с кулачок) багрово-синем личике выделялся один только нос, а ручки и ножки были, как карандаши. А мальчик был: подробности смерти младенца в Атырау, которое взбудоражило всю страну

Позже я узнала, что родственникам не сообщали о ее рождении до самой полуночи – никто не был уверен, что она выживет.

Но девочка так рвалась к жизни, что уже через день смогла самостоятельно дышать, и нас перевели из реанимации в отделение интенсивной терапии.

Мы поменяли всего лишь этаж, но было чувство, что попали совсем в другую клинику. Там, в реанимации, врачи – строгие и подтянутые – чувствовалось, работали по призванию. Заведующая отделением, борясь за жизнь моей дочери, оказывается, не уходила с работы до 12 ночи. Здесь же, в интенсивной терапии, – как будто медперсонал был собран из случайных людей. В ординаторской стол в любое время был накрыт к чаю. К нам, несчастным и измученным женщинам, врачи и медсестры, и даже санитарки относились как к бесправным существам, с которыми не стоит церемониться. То есть по-хамски и по-вымогательски. Когда одна женщина, у которой ребенок плакал не переставая, пыталась вызвать врача, та пришла после третьего напоминания, чтобы обрушиться с упреками: “Ну что?! Что?! Он орет, потому что голодный”.

Никогда не забуду лица той женщины, у которой ночью умер ребенок. Он еще накануне уверенно шел на поправку.

Этот долгожданный и выстраданный ребенок был ее лебединой песней – она его рожала сильно в возрасте. Когда ей сообщили о его смерти, не плакала, просто с застывшим лицом медленно собирала вещи…

Когда, молча, не попрощавшись, вышла из палаты, ее соседка, медик по образованию, сказала: “Они (медперсонал) недоглядели”. Но предъявлять какие-либо претензии было бесполезно: всегда можно отговориться тем, что недоношенные дети непредсказуемые.

О нашем лечащем враче я узнала по окрику, сделанному из глубин ординаторской: “Эй, как вас там? Подойдите сюда”. Вызывала она меня для того, чтобы мои родственники передали бумажные полотенца и жидкое мыло. Я думала, что для меня лично, но в палате другие женщины пояснили, что это для них, то есть для медперсонала.

Позже она стала назначать препараты, которые нужно было покупать упаковками. В итоге использовался только один флакончик. Оставшиеся врач забирала: “У вас есть возможность, а у некоторых женщин ее нет. Поможем им”.

Перед выпиской она предупреждала: “Конфеты, коньяк и вина не нужны. Лучше деньгами”. И называлась такса – две тысячи тенге (для нулевых годов нехилая сумма).

Некоторые женщины, и я в их числе, пользовались услугами опытных, поднаторевших, как мы считали, по уходу за недоношенными новорожденными, медсестер. Они же за нашу тысячу кормили слабеньких детей, у которых не хватало сил сосать материнскую грудь или пить из бутылочки, через зонд. Когда моя сестра – она медсестра с большим опытом по уходу за новорожденными – услышала об этом, то чуть не потеряла сознание: “Если у ребенка развит глотательный рефлекс, этого категорически нельзя делать – можно повредить слизистую желудка”.

А когда я рассказывала, в каких условиях мы находимся (в палате на десять рожениц одна раковина, где женщины умывались, чистили зубы, стирали пеленки, мыли тапочки, набирали воду для чая, зато висели кондиционеры – ими, правда, никто не пользовался), она менялась в лице и, как признавалась, не спала ночами.

Через две недели вес у ребенка так и не поднялся, и моя сестра категорично заявила: “Выписывайся под свою ответственность. Долечим сами”. Когда я сообщила об этом лечащему доктору, та завела привычную песню: “Ну что вы? Мы же здесь все асы”. Но я, сунув ей две тысячи, уже паковала вещи...

К вопросу о том, почему не названы фамилии врачей, которые спасли меня и дочь. Я уже пыталась это сделать в другом материале, где выражала им свою благодарность. Но получилось все наоборот: коллеги ополчились против них…

Другой чудо-доктор с золотыми руками, про которого я тоже писала, после публикации поменял место работы. “Ваш материал стал последней каплей”, – улыбнулся, помнится, замечательный врач при следующей нашей встрече… Почему казахстанские хирурги редко доживают до пенсии

P. S. Теперь я уже и не уверена, что, попади сейчас, а не 14 лет назад, мы с дочерью вышли бы живыми из роддома. Ведь врачи, самые лучшие, массово уходят. Насовсем из медицины или уезжают в другие страны. Два месяца назад ушел, например, детский анестезиолог-реаниматолог из Нур-Султана Анатолий СЕРГИЕНКО. Объясняя причину ухода из любимой профессии, он сказал:

– Безденежье, тяжелый труд и высокий риск угодить за решетку. Думаю, этого достаточно для того, чтобы уйти. Перед уходом работал больше для души – меньше и реже. Очень тяжело было морально – уйти насовсем от дела, которому отдал всю свою сознательную жизнь и здоровье.

А хирург Абылай Шакенов в интервью телеканалу “Хабар” недвусмысленно дал понять, что находится на грани отъезда из страны.

АЛМАТЫ