Дмитрий Скирта: Я не против экспериментов, но вечные ценности никто не отменял

Смена художественного руководителя в каком-нибудь захолустном провинциальном театре – явление столь же безобидное, как ОРВИ. Чего не скажешь о коллективах прославленных, с биографией и многолетними традициями. И Георгий Товстоногов, и Марк Захаров были авторитарными режиссерами отнюдь не в плохом смысле этого слова: они вершили историю, играли судьбами людей и уже сами становились эпохой. И хотя с их уходом БДТ и Ленком устояли, для этих театров “потеря кормильца” была сродни пожару, наводнению и землетрясению. Главным образом по причине того, что мэтры не успели подготовить себе замену.

Рубен Андриасян руководил “русской драмой” без малого 40 лет, его отставка была честной и прозрачной – “я устал, я ухожу”. Он, слава богу, жив и может быть спокоен: театр передал в надежные руки единомышленника. Поэтому ставка, которую год назад сделал Мастер, никого особенно не удивила.

Год назад мэтр Андриасян сделал ставку на единомышленника и не прогадал

Дмитрий Скирта – из породы играющих тренеров. Режиссер самых кассовых спектаклей в Лермонтовском театре, он, как актер, продолжает выходить на сцену в спектаклях “Ужин с дураком”, “Ревизор”, “Интимная комедия”… После его знаменитого репетиловского монолога в “Горе от ума” аплодисменты практически останавливали спектакль. Он всенародно известен благодаря участию в первых казахстанских мыльных операх.

Самый молодой заслуженный артист в Казахстане – звание получил еще в 90-е, когда ворвался на Новую сцену мятежным, юным, благородным Гамлетом.

Впрочем, таким и остался – прямым, без изворотов. (“Вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя!”) При этом шашкой наголо не машет, считает компромисс разумным принципом управления. Скирта – гуманист, человечность и любовь к ближнему проходят красной нитью через все его постановки. На его спектакле “О мышах и людях” в зале плачут мужчины. Не удивлюсь, если, посмотрев “Малые супружеские злодеяния”, какие-то переживающие кризис семейные пары приняли решение не разводиться.

Четверть века назад на вопрос, какие качества он считает определяющими его характер, Дмитрий без колебаний ответил: “Доброту и отзывчивость”. Верность еще юношеским нравственным принципам, судя по ответам на вопросы “КАРАВАНА”, Скирта сохранил до сей поры.

– Дмитрий, нынче все жалуются на издержки мировой пандемии – запреты, ограничения, творческий простой… А у Театра Лермонтова какой-то невероятно сильный ангел-хранитель: в прошлом году в условиях наглухо закрытых границ театр провел большие гастроли в Орске и Оренбурге и с успехом отыграл спектакль “О мышах и людях” на Международном фестивале русских театров зарубежья. Нынешней осенью триумфально выступил на белорусском конкурсном фестивале “Белая вежа” со спектаклем Галины Пьяновой “Осенняя соната” – актриса Ирина Лебсак получила главный приз за лучшую женскую роль…

– Это стало возможным благодаря большой рутинной работе нашей администрации, которая постороннему глазу не видна. Все эти поездки готовились и согласовывались на всех уровнях несколько месяцев – огромную поддержку мы получили и от профильного министерства культуры, и от МЧС, Погранслужбы. Сложнее всего было совладать с форс-мажорными ситуациями, когда накануне вылета у исполнительницы одной из главных ролей подтвердился ковид, и пришлось осуществлять экстренный ввод. Слава богу, всё это уже позади.

После эмоционального монолога Репетилова в “Горе от ума” аплодисменты порой останавливали спектакль на несколько минут

– 89-й театральный сезон театр открывает всем известной пьесой Горина “Тот самый Мюнхгаузен”. Не опасаетесь ли вы неизбежных аллюзий и сравнений с полюбившимися образами Янковского, Чуриковой, Кореневой?..

– Я, безусловно, доверяю молодому режиссерскому взгляду Романа Жукова. Он пришел ко мне с этим материалом, рассказал, как это видит, о чем эта история именно для него. И я доверился его вкусу, потому что понял: спектакль задумывается как нечто совершенно отличное от фильма Марка Захарова. Сцена и экран – вещи разные. Будем надеяться, что сценическая версия гениальной пьесы Горина будет не менее интересной. А актеры у нас – хорошие (улыбается).

– Сегодня “лихорадит” многие именитые театры – еще вчера внешне, формально вполне благополучные. Взять ту же Москву: в Ермоловском театре массовые увольнения творческого состава, в “Современнике” Рыжаков предлагает малозанятым артистам переквалифицироваться в помрежи и т. п., во МХТ Женовач снимает с репертуара кассовые постановки Богомолова… Как вы думаете, только ли пандемия и экономические трудности тому виной или это лишь видимая часть айсберга?

– Мне кажется, такое происходило всегда. Можно вспомнить раздел МХАТа, какие скандалы его сопровождали. Когда Товстоногов уволил половину труппы – это тоже был нонсенс. Я думаю, это и есть жизнь. Театры потому и существуют до сих пор, что, когда вместе собираются творческие люди, всегда кипят страсти. Наверное, в этом есть какое-то созидательное начало. Я, честно говоря, не подсматривал, что там происходит у коллег, – слишком много работы в своем театре. Проблемы есть у всех, каждый выживает, как умеет. Если Меньшиков уволил часть труппы, значит, на это были причины, возможно, его поставили перед фактом: сократили финансирование из-за пандемии или что-то еще. Театр – это всегда компромисс. Наверное, поэтому Рыжаков в “Современнике” и предлагает артистам совмещение должностей. Явно не от хорошей жизни. “Ребята, я вас не увольняю, но…”.

– В Ермоловском театре, насколько я знаю, претензии другого плана – Меньшиков годами не занимал артистов, а заключал трудовые соглашения с молодыми артистами из медийной тусовки.

– В определенной степени я его понимаю. Он может себе позволить работать с теми артистами, которые ему интересны. Если бы мне сказали: “Дмитрий Анатольевич, есть очень много денег, приглашайте кого хотите!”. Ну и что? Неужели бы я не пригласил Энтони Хопкинса или ДиКаприо на пару лет посидеть на контракте?! (Смеется.) А что касается того, что в МХТ сняли спектакли Богомолова… Знаете, я только рад за Сергея Васильевича Женовача, окажись я на его месте, я бы тоже их убрал. Может быть, кто-то сочтет меня ретроградом, но я убежден, что есть моральные границы, переступать которые нельзя ни при каких обстоятельствах. Я искренне не понимаю, в чем смысл насилия над классикой. Только ради режиссерского самовыражения? Ничем не подкрепленные “додумывания” за драматурга не интересны ни артистам, ни зрителям. “Я художник, я так вижу” – это не моё.

На спектакле “О мышах и людях” в зале плачут даже мужчины

– Тем самым вы косвенно подтверждаете, что театры сегодня переживают не только экономический, но и эстетический кризис. Не свидетельство ли это агонии классических репертуарных театров?

– Конечно же, нет! Эту катастрофу предрекали и в прошлом столетии, когда появилось телевидение, которое, по идее, должно было вытеснить живое искусство. Вот скажите, зачем люди приходят в театр? Чтобы испытать живые эмоции, которые им дарят живые люди – здесь и сейчас. Никакой цифровой мир сделать этого не в состоянии. Очевидно, театр будет как-то меняться, трансформироваться, даже подстраиваться под вызовы времени, но “нет, весь он не умрет!”.

– Ваш предшественник, Рубен Суренович Андриасян, выстраивал репертуарную политику, придерживаясь правила “золотой середины”. Его художественная линия была сбалансированной – учитывались вкусы всех категорий зрителей (возрастной, социальной, интеллектуальной). Богатая жанровая палитра позволяла каждому удовлетворить свои эстетические запросы и предпочтения. Как поступите вы? Иначе говоря, в какую сторону поплывет корабль?

– Думаю, если бы я придерживался другого курса, то не проработал бы в этом театре столько лет. Поэтому я не намерен менять традиции, которые складывались годами. Главное, чтобы корабль продолжал плыть. Прекрасная, по-моему, политика была у Рубена Суреновича. Да, я тоже хочу, чтобы к нам приходил самый разный зритель. Кто-то по-прежнему предпочитает французские комедии, которые у нас всегда идут с аншлагом. Повторюсь, театр – это компромисс. Да, какие-то спектакли мне не нравятся, и я бы без зазрения совести их снял, но завтра придут специалисты отдела продаж и скажут мне: “Дмитрий, вы режете нас без ножа, мы же ничего не заработаем!”.

– Интересно, в какой степени вы будете ориентироваться именно на отдел продаж? Не секрет, что несколько блистательных спектаклей канули в Лету только потому, что был утерян массовый зрительский интерес. Взять тех же “Чудиков” Еремина…

– Вот здесь я бы пошел как раз таки против цифр и отчетов о заполняемости зала. Как говорится, не хлебом единым… Есть постановки, которые “кормят” театр, это реалии. Но есть шедевры, украшение любого фестиваля, гастролей. С годами зрительский интерес угасает, это неизбежность. Пусть в зале будет всего 30–50 зрителей, но даже ради этих 30 зрителей спектакли из “золотого фонда” театра должны оставаться в репертуаре. По крайней мере, мне бы очень этого хотелось…

– Будут ли иметь продолжение такие эксперименты, как “Снегурочка. Не сказка”? Как я понимаю, вас не очень вдохновляют подобные новые формы…

– Подобные – нет. А формы, оправданные, продиктованные самой драматургией, не идущие вразрез с мыслью автора произведения, очень даже вдохновляют! Я не против экспериментов, я против пастушка Леля в костюме “садо-мазо”. И я не ханжа. Если кто-то из молодых режиссеров покажет мне свои черновые наброски “новых форм”, и я увижу, что это направлено не только на выворот мозга зрителю, – почему нет? И мы, действительно, уже довольно долго ищем деньги на третью сцену, которая и стала бы площадкой для экспериментов. Было бы здорово иметь независимый от основной сцены театр, где талантливая молодежь могла бы воплощать в жизнь свои смелые идеи, экспериментировать, удивлять.

– Вас еще можно чем-то удивить?

– Я только рад удивляться! Я сейчас никого не ограничиваю – показывайте, доказывайте, убеждайте, дайте мне шанс влюбиться в ваше видение материала! Раньше, правда, Рубен Суренович не особенно поощрял самостоятельные работы. Он – мастер, всегда мог предугадать конечный результат и практически никогда не ошибался.

Возможно, посмотрев “Малые супружеские злодеяния”, некоторые кризисные пары решили не разводиться

– У Андриасяна прослеживались явные предпочтения: он любил Чехова и с подозрением относился, скажем, к Островскому. А есть ли у вас “свой” автор, который, прояви вы политическую волю, стал бы доминировать в репертуаре?

– Конечно, у меня есть свои любимые авторы, некоторые из них уже представлены в нашем репертуаре. Мне нравится американская драматургия начала и середины XX века: Уильямс, Гибсон, Стейнбек, Олби… Мне также интересны Шекспир, Булгаков. Возможно, я просто еще не дорос до Чехова, но… никогда не говори “никогда” (улыбается). А вообще, я живой человек, и предпочтения иногда меняются. Когда-то я с головой ушел в Вампилова и, будучи в более юном возрасте, считал, что лучше драматурга на свете просто нет. Думал, что всё про него знаю. Но время диктует свои правила. Мы же в любом случае меняемся с возрастом. Более того, меняется и то, что за нашим окном. Режиссер должен чувствовать пульс времени.

– А разве не современно прозвучал ваш “Старший сын” Вампилова? Казалось бы, иной ритм жизни, иные ценности. А как горячо приняла спектакль именно молодежь!

– Это лишнее подтверждение, что драматург замечательный.

– Как думаете, почему сегодня при всем богатстве выбора так мало стоящих современных пьес?

– Они есть, но очень трудно выискать жемчужину. Редко что-то в сегодняшней драматургии по-настоящему трогает. Начинаешь читать пьесу и на 3-й странице уже понимаешь, что никаких открытий не случится. Но я не теряю надежды. Откопал же я в папке Рубена Суреновича пьесу Керен Климовски “Мой папа – Питер Пэн”. Куда уж современнее – пьеса, по-моему, 2018 года. Она очень во мне отозвалась, потому что там ситуация, понятная каждому взрослому: желание сохранить в ребенке веру в чудеса и собственное неумение противостоять реалиям сегодняшнего мира. И зрителю передалось наше отношение – он с благодарностью принял эту постановку на Малой сцене. Просто ошеломительный успех у спектакля, и я этим очень горжусь. Много сердца в него вложено.

– Каждый главный режиссер выстраивает приоритеты: например, Лев Додин всегда делал ставку на творческую молодежь, а Римас Туминас считает своим долгом занимать всех артистов труппы. Каких взглядов придерживаетесь вы?

– В этом вопросе я склоняюсь больше к позиции Туминаса. С одной стороны, театр, конечно, занятие для молодых, за ними будущее. У молодежи больше энергии, здоровых творческих амбиций. Но есть же актеры старшего поколения, которые пусть и не могут похвастаться отличной физической формой, но по энергии, задору, эмоциональному накалу дадут фору двадцатилетним. Тот же Юрий Борисович Померанцев, дай бог ему здоровья и долгих лет. Я очень радуюсь, когда артисты, находящиеся в творческом простое, приходят ко мне, предлагают какие-то идеи, у них глаза горят, и чувствуется желание работать. Какая замечательная самостоятельная работа вышла у Виталия Алексеевича Гришко – “Вкус черешни”. Я с благодарностью взял эту самостоятельную работу в текущий репертуар театра. А вот когда ты – ветеран сцены, давно примирился с творческой пенсией (не занимают – и слава богу) и не особенно интересуешься тем, чем живет твой театр, – это уже беда. Еще страшнее, если подобное прослеживается среди молодежи.

– Принцип преемственности поколений в Театре имени Лермонтова реализовывался за счет того, что у Андриасяна был свой собственный курс, за счет которого происходило естественное обновление труппы. Большинство молодых артистов – ученики Андриасяна. Сейчас, с отъездом Рубена Суреновича в Америку, театру придется сложно. Вот если бы при нем была своя студия…

– Разумеется, студия – это прекрасно! Когда при театре есть собственная учебная лаборатория, вся эта молодежь, которая там постигает азы профессии, вращается в атмосфере именно этого театра, проникаясь духом и традициями семьи. Плюс ко всему происходит естественный отбор: случайные люди отсеиваются и остаются те, кто, действительно, имеет отношение к профессии. Но даже в нашей труппе я не ко всем могу применить эту формулировку. Однако это уже отдельный разговор. Все не могут быть в равной степени одаренными. Талантливых ребят – единицы. Это моя большая боль. Так что если вдруг какой-нибудь высокий, красивый молодой герой с безупречной дикцией и профессиональным актерским образованием сейчас читает это интервью – милости просим в Театр имени Лермонтова! (Смеется.)

– А вы размышляли на тему создания собственной школы? Вообще, педагогика вам интересна?

– Может быть, немного попозже я к этому приду. Есть знания, которые хотелось бы передать. Бог его знает, а вдруг когда-нибудь это станет единственным моим занятием – буду мастером курса, наставником, профессором (смеется). Во всяком случае, желание воспитать хороших артистов у меня есть.

– В прежние годы театр активно приглашал сторонних режиссеров – Виктюка, Ерёмина, Зайкаускаса, Маргвелашвили. Намерены ли вы продолжать эту практику или сделаете ставку на местные кадры?

– Ох… Я бы всё время приглашал интересных режиссеров из-за рубежа. Но есть проза жизни: тот же Владимир Аркадьевич Ерёмин, который в нашем театре уже поставил 3 спектакля и, уверен, с удовольствием работал бы и дальше, очень дорогой режиссер, и его запрашиваемый гонорар нам не по карману. Еще я вспоминаю Гиорги Нодаровича Маргвелашвили, у него чудный дар – он в процессе постановки еще и обучает артистов. Но у него свой театр в Тбилиси, свои творческие задачи и планы. Периодически мы пытаемся вести переговоры с режиссерами, которые нам “по карману”, как бы прозаично это ни звучало…

Накануне гастролей в Москве Дмитрию пришлось экстренно гримироваться под чернокожего старика, заменяя заболевшего актера, играющего Горбуна в спектакле по Стейнбеку

– А Богомолова пригласили бы?

– Нет, его бы не позвал. Разве только в том случае, если бы возник коллективный запрос от труппы…

– Это вряд ли, если у нас на “Горе от ума” случился конфликт из-за рисунка с половым органом, который Петруша должен был демонстрировать Фамусову и в зрительный зал. Оба наших молодых артиста, играющих слугу, тогда взбунтовались и выдвинули режиссеру ультиматум…

– А я их понимаю. Я человек старой закалки и тоже, наверное, не стал бы этого делать. Сцена намоленная, столько поколений артистов на нее выходили… К чему этот эпатаж, чем он оправдан, кроме желания шокировать?

– А к ненормативной лексике как относитесь?

– В жизни, с друзьями – с удовольствием! На сцене – не приемлю. И очень хочу процитировать фразу героини из пьесы Герша “Эти свободные бабочки”: “Понос – тоже наша жизнь, мистер Остин. Однако не думаю, что из него следует устраивать развлекательное зрелище”. Хочется, чтобы со сцены нашего театра читались любовь, свет и всё то, на чем можно вырастить по-настоящему живое и думающее поколение.

Алексей ГОСТЕВ, АЛМАТЫ