Клеймо и трибунал: почему советские солдаты больше всего боялись плена

Жизнь после смерти

В архиве хранится рукопись семипалатинца Константина ВАХНИНА, который написал доверительную исповедь о жизни в фашистском концентрационном лагере. Осенью 1941 года его, раненого, отступающие сослуживцы оставили в избушке в небольшом селе.

– Чувствую боль в плече от ударов, слышу чей-то крик, с трудом открываю слипшиеся глаза – передо мной немецкий солдат, шпыняющий меня дулом автомата. Первое мое движение – за наган. Пусто! Немцы пинками выталкивают меня из хаты, здесь еще раз ощупывают всего и, ничего не найдя, приказывают идти. И только оказавшись в толпе, я понял, что попал в плен, – вспоминал Константин Павлович.

Вахнин попал в концлагерь на территории Литвы.

Сначала его ждала карантинная зона – лагерь в лагере. С первых же дней в бараке военнопленных начали бушевать тиф и дизентерия. Вооруженные длинными бичами надсмотрщики, заходя на территорию узников, боялись заразы и никого близко к себе не подпускали.

– Каждое утро за изгородь выносились и складывались поленницей трупы: два на два, головами в одну сторону, скорее всего, для удобства счета. Потом приезжали повозки, и тела увозились. Этот ад на языке администрации назывался карантином, продолжавшимся 4 месяца. К тому времени, как нас перевели в обычный лагерь, тысячи превратились в сотни. Выжил один из десяти, – рассказывает бывший узник.

Подобие жизни забрезжило после окончания безжалостного карантина. Заключенных стали отправлять за пределы лагеря на работы. Вахнин рыл траншеи и, втыкая лопату в промозглую землю, мечтал только об одном – бежать.

В один из дней Константин Павлович пожаловался охраннику на боль в животе и отлучился за ближайшие заросли.

– Я за куст, за которым меня уже не видно. Главное – не торопиться, действовать не спеша, но осмотрительно. А так хотелось сорваться со всех ног! Но никакой погони за мной не было. И я уверен: ни один из моих конвоиров не спохватился, и, приехав в лагерь, как всегда, под крики “Schnell” они быстро сбросили с машин людей, протолкнули их через калитку, не считая. В те дни немцы были еще исполнены уверенности в своей победе, что позволяло им быть небрежными в некоторых вещах. И если бы даже конвоиры обнаружили “пропажу”, то кому из них хотелось бы признаться в этом начальству и лишиться тыловой службы? Вон еще сколько пленных за проволокой! – писал Вахнин.

После побега Вахнина прятали у себя литовские крестьяне, затем он попал в партизанский отряд “Дайновос партизанос”.

В 1945 году его ждали демобилизация и возвращение домой в Семипалатинск, к семье, для которой он на протяжении четырех лет был “без вести пропавшим”. Но испытания на этом не закончились.

– Я должен остановиться на одном изуверском приказе Сталина считать офицеров, попавших в плен, – предателями, подлежащими военному суду, – подчеркнул в своих воспоминаниях бывший узник. – Сталин на обращение Международного комитета Красного Креста о помощи военнопленным ответил, что у него пленных нет.

Как над нами в плену издевались немцы, говоря, что от нас отказался наш вождь! Ох, как это было больно бойцам, когда-то кричавшим: “За Сталина!”.

Уливались слезами мужчины, прошедшие адовые испытания вражеского плена, которых после решения военного трибунала ждали советские места заключения со сроком в 10 лет! Из лагеря в лагерь – это каково?! – никак не мог успокоиться бывший пленник.

Благодаря своему участию в партизанском движении Константин Павлович избежал незавидной участи многих, кто после фашистского лагеря отправлялся в советский. Но из-за огульных подозрений в военном предательстве в 1954 году он был вынужден уволиться из Семипалатинского техникума механизации и переехать в соседний Усть-Каменогорск, где и прожил до конца своих дней.

“Он гнал их на верную гибель”

Узником концлагеря был и мой дед – Данил Андреевич СВЕШНИКОВ.

Из Бескарагайского района, который в предвоенные годы входил в состав Павлодарской области, его призвали в армию за полтора года до начала войны. Сначала он служил в артиллерийском полку под Ленинградом, а затем учился в дивизионной школе авиационных специалистов в Новгороде. С началом войны был направлен в 10-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию и в звании младшего лейтенанта назначен командиром взвода связи. Узник концлагеря: жизнь после смерти

В октябре 1943 года дивизия оказалась в Криворожском районе Днепропетровской области. Здесь развернулась кровавая Никопольско-Криворожская операция.

Дело в том, что близ Никополя располагались богатые месторождения марганца, который был необходим Германии для производства высокопрочных сортов стали. Гитлер неоднократно подчеркивал исключительную важность этого района. Поэтому бои здесь были ожесточенными. 31 октября подразделения 10-й гвардейской воздушно-десантной дивизии нанесли удар по наступающим передовым частям фашистской армии в районе деревни Недайвода и овладели ею. В течение дня удерживали восточную и юго-восточную окраину этой деревушки, отражая атаки. Но значительная часть полков дивизии была окружена, в том бою погибло свыше 6 тысяч бойцов.

Из воспоминаний солдата вермахта Ганса КИНШЕРМАННА:

– 31 октября 1943 года. Несколько часов идет жестокий бой. Наше самоходное орудие подбивает пять советских танков Т-34. Позднее мы захватываем еще 7 бронемашин. Атаки мы сминаем смертоносным огнем двух тяжелых пулеметов. Затем происходит нечто такое, от чего у меня волосы дыбом: из-за мощного огня наших двух MG-42, бивших с расстояния 50 метров, у красноармейцев оставалось мало шансов на то, чтобы выбраться из низины. Не могли они и наступать – их сдерживал наш шквальный пулеметный огонь. Но я своими ушами слышал, как какой-то комиссар заставлял своих подопечных идти в атаку, хотя это было чистое безумие. Он гнал их на верную гибель, – признается бывший нацистский солдат Ганс Киншерманн в своей книге “Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика вермахта”, описывая бой у деревни Недайвода.

Среди тех, кого гнали на верную гибель, оказался и гвардии лейтенант Данил Свешников.

В списках Центрального архива Министерства обороны РФ значится, что 31 октября 1943 года в ходе Никопольско-Криворожской наступательной операции он пропал без вести в районе деревни Недайвода.

Только спустя несколько лет семья узнала, что в том диком бою был он тяжело ранен в грудь и ноги и в бессознательном состоянии попал в плен.

Оказавшиеся рядом бойцы успели переодеть его в форму рядового солдата и тем самым спасли ему жизнь – Данил Андреевич был офицером, а их фашисты расстреливали на месте.

Ему удалось выжить в плену, даже вернуться к своим и продолжить воевать. В родной Бескарагайский район он вернулся лишь в 1946 году. И только в 1958-м был реабилитирован, ему восстановили офицерское звание и награды.

За все последующие годы он никогда и никому не рассказывал о пережитом в плену. Несмотря на увечные ноги, работал водителем, затем сторожил колхозные бахчи. Не раз на школьных летних каникулах я увивалась за дедом в бахчевую сторожку-шалаш. Однажды мы сидели с ним в этом пахнущем свежей травой укрытии, пережидая полуденный зной, как вдруг раздался пронзительный вой и громкий хлопок. Как оказалось, по проселку промчался грузовик, и что-то там хлопнуло-выстрелило у разбитой колымаги. А у деда посерело лицо…

– В самом начале войны в одном из боев немцы, издеваясь, сбрасывали на нас с самолетов пустые бочки. Они летели к земле с диким свистом, а нам, окопавшимся внизу, было не понять, что летят ненастоящие снаряды. Тогда мне казалось это страшным, – единственное, что вырвалось у деда. И впредь он этой темы тщательно избегал…

Несмотря на то что после Великой Победы прошло 75 лет, мы до сих пор по крупицам продолжаем восстанавливать события той страшной войны, чтобы не забывать о том, что в каждом Вечном огне, который горит в память о погибших, есть пепел и тех, кто закончил жизнь в страшной поленнице из человеческих тел, тех, кто за стремление вернуться из плена домой был “вознагражден” обвинением в предательстве, тех, кто даже после этого продолжал служить своей Родине.

Семей