Владимир ТОЛОКОННИКОВ: А ведь я мог вполне стать криминальным авторитетом

Не посрамил Отечество

Один из самых известных за пределами родного Отечества актер в 1973 году окончил актерский факультет Ярославского театрального училища. С того момента и до последнего дня своей жизни служил в Государственном академическом театре русской драмы имени М. Ю. Лермонтова. А еще за его плечами более 80 ролей в кино. Однако слава к великому актеру пришла в довольно зрелом возрасте.

Когда Владимир Толоконников снялся в 1988 году в любимой-проклятой роли Полиграфа Полиграфовича Шарикова (“Шариков на мне как след оставил”, – чертыхался он порой) в картине Владимира Бортко “Собачье сердце”, ему было уже 45 лет.

– В звездном ансамбле я действительно состоялся, не посрамил, скажем так, Отечество, – говорил актер. – Этот фильм был признан всеми, он дал мне толчок в актерской профессии – меня стали всюду приглашать. Со временем я научился пропускать мимо ушей все лестные слова о своей роли в “Собачьем сердце”.

Делаю скромную мину, прит­воряюсь, что слышу все это в первый раз, и говорю “спасибо”. Не могу же я все время восхищаться, какой гениальный фильм получился.

Материал Булгакова мы раскрывали все вместе, но в первую очередь – это заслуга режиссера Бортко. Это мой крестный отец в кино – он решился утвердить на роль какого-то актера из Алма-Аты. Заказ на фильм был от Гостелерадио, а кандидатур на роль Шарикова – великое множество, среди них и известные актеры, но повезло мне. Многие отговаривали Бортко от этого шага, но режиссер настоял. Так появился фильм, который всех устраивает. Благодаря ему я периодически снимаюсь.

Конечно, в кино тоже платят мало, но очень прилично по сравнению с театром, где вообще зарплаты нищенские.

Не скажу, что благодаря кино я нажил благосостояние, но детей выучить смог. Старший окончил географический факультет университета, младший – ВГИК.

У Владимира Толоконникова не было творческих корней. Он стал первым в семье, кто пошел в актеры.

– Может быть, кто-то по двоюродной-троюродной линиям обладал артистической стрункой, но нашу семью так разбомбили во время всех этих революций и коллективизаций, что мы ничего о себе не знаем, – признавался актер. – У меня есть только две фотографии – бабушки и прабабушки. Судя по всему, жили они прилично. Одеты красиво и богато, да и фотографии в то время стоили бешеных денег – редко кто мог себе это позволить.

Но полностью своих корней я не знаю. Мне известно лишь, что мама у меня была не без божьей искры. Такая искренняя, добрая, она была великолепной рассказчицей.

Уж сколько раз я слышал от нее одну и ту же историю, но каждый раз она подавала ее по-новому. Пела в молодости хорошо, но жизнь так сложилась, что рано пошла в народ. Зато прославилась на поприще труда, медали у нее были за хорошую работу.

От тюрьмы уберегли Бог и мама

Он рос единственным сыном у своей матери. Вернее, у Владимира Алексеевича были два старших брата, но они умерли во время войны, а их отец погиб на фронте.

– Мама родила меня от другого человека, – рассказывал актер. – Он тут по ранению в госпитале лежал, где и познакомился с мамой, но это долгая история. В общем, папу я не знаю, мне известны лишь его фамилия и имя.

Многие женщины поколения моей матери, потеряв мужей на фронте, рожали детей, которых потом называли безотцовщиной, и они часто пополняли ряды послевоенной шпаны…

Если бы не драмкружок, а до этого изостудия, я тоже мог бы стать криминальной шпаной. Жили мы с мамой в районе биокомбината, где она работала. Там как раз было много шантрапы и анашакуров.

Знакомые ребята – они были помладше меня – организовали мощную банду. Главарями стали мои хорошие знакомые – Валерка Ратуш и Пашка Павлов.

Пашка, кстати, был круглым отличником в школе, но вырос таким головорезом! Ткнуть кого-то ножичком, избить – для него было плевое дело. А Ратуш занимался боксом, ломал всем челюсти. Это у него такая бравада была. Сейчас молодежь другая, она все больше на танцульках-дискотеках, в кафе и на машинах, а тогда, чтобы держать мазу или верх, шли двор на двор, район на район.

Я служил в армии, когда ребят с нашего двора стали сажать одного за другим. Валерке Ратушу дали расстрел, а Пашка Павлов кончил вообще бесславно. В очередной свой приход из тюрьмы убил мать.

Вот так вот. Почему не попал в эту банду – сам не знаю. Я ведь дружил с ними, но так складывалось, что там, где идет драка, меня в этот момент не бывало. Бог, как говорится, миловал. А вообще всё могло быть. Не случайно говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся.

Кроме боженьки меня охраняли, видимо, мамина добрая аура и молитвы. Она мне была и отцом, и матерью, и другом.

Мама верила, что я буду хорошим артистом, и все для этого делала. Обидно, но до “Собачьего сердца” Галина Григорьевна не дожила.

А иди-ка ты в актеры!

А вот как он рассказывал о том, как попал в актеры. Сердце Толоконникова

– В детстве был юморной, веселый, острил хорошо. В детском саду на утренниках играл в каких-то пьесках, декламировал. В школе смешил всех до тех пор, пока учителя как-то не сказали: “Чем балду гонять, ты бы лучше выступил на школьном вечере”.

Ну я и выступил с монологом деда Щукаря, потом прочитал басню Михалкова, показал пантомиму. Зал падал со смеху, а учительница литературы настоятельно советовала пойти в драмкружок.

Так я попал к заслуженному артисту республики Михаилу Борисовичу Азовскому, который в Доме пионеров вел драмкружок. Он воспитал много хороших ребят. Не все стали артистами, зато все выросли хорошими людьми. В этом кружке были и Лёва Прыгунов, и Алик Филиппенко (Лев Прыгунов и Александр Филиппенко – уроженцы Алма-Аты, советские и российские актеры театра и кино, народные артисты Российской Федерации). С Аликом мы одну роль играли в сказке “Волшебные кольца Альманзора”.

Азовский – первый, кто заметил во мне какую-то искорку. Боюсь говорить слово “талант”, хотя Михаил Борисович, когда я показал кусочек из пьесы “На дне”, где играл Луку, громко так заявил: “Какой талантливый мальчик!”.

И вот как потом все стало сходиться? Начинал на сцене Дома пионеров с роли старика, а потом давно уже взрослый человек, состоявшийся актер – в роли старика Хоттабыча. Ха-а! Там старик и тут старик. Такая вот штука странная. 50 лет прошло с момента, когда “Старика Хоттабыча” экранизировали первый раз, а потом появился новый фильм. “Собачье сердце” пролежало под сукном без движения 50 лет. Цифра “50” неспроста, мне кажется, везде фигурирует. Какая-то здесь есть закономерность – астрологи наверняка смогут в этом что-то узреть.

Не знаю, что думает массовый зритель, но факт: такая значимая роль улыбнулась именно мне.

Рассказать смешно о грустном

– Ну, конечно, конечно! – отвечал обычно Владимир Алексеевич на вопрос, доволен ли он своей актерской и просто человеческой судьбой. Когда же его спрашивали, как часто бывали в его актерской жизни нестандартные ситуации, то слышалась печаль:

– У меня всё грустное. На “Собачьем сердце порезал обе ноги, но рассказывать об этом не буду – долго слишком. В фильме “Призрак” два дня по три часа сидел в холодной воде, все солнца ждали. Оно вроде смешно, когда уже прошло, но на самом деле хорошего мало. Однажды зимой при 17 градусах мороза изображали лето. Вот “Хоттабыч” – пожалуйста. Действие происходит летом, а мы снимали в конце сентября, в октябре и в основном в ноябре, когда стояли холода и световой день был коротким.

На улице – ноль градусов, а у меня голова лысая и легкая куртёшка, да еще хронический бронхит, да еще курю. Очень холодно было. Поэтому что тут веселого-то?

Автор этих строк, беря у великого актера одно из последних в его жизни интервью, спросила как-то: правда ли, что в актерской игре есть нечто от дьявола?

– Это вопрос, который я даже боюсь трогать, – ответил, помнится, Владимир Алексеевич. – Я делаю так, как делаю. А как – не скажу, да и никто не скажет вам…

Алматы