Опубликовано: 3300

Сауле Сулейменова: О красоте и уродстве

Сауле Сулейменова: О красоте и уродстве Фото - Тахир САСЫКОВ

Выставка Сауле СУЛЕЙМЕНОВОЙ – всегда событие для тех, кто неравнодушен к современному искусству. Одна из самых продуктивных женщин-художников наших дней показала в Алматы свои новые работы из серии “целлофановой живописи”. “КАРАВАН” встретился с художницей в ее мастерской и узнал, как экологическое бедствие трансформировать в произведения искусства.

Новая реальность – пластиковые пакеты

– Каждый раз, когда я засовываю очередной пакет в мусорное ведро, вижу там такую живопись! У меня всегда была мысль: зачем использовать краски, когда тонны их истрачены на пакеты. После многих проектов у меня накопилась усталость, но я встретила куратора Тогжан САКБАЕВУ, и она меня опять зажгла. Я рассказывала ей, что мечтала сделать тотальную экспозицию из целлофановой живописи. Тотальная экспозиция – это когда ты организуешь все пространство, может, даже меняешь его. Именно так, по-крупному. Хочу показать степь – какая она, передать ее бесконечность с помощью своих работ. Это будут работы последних двух лет, но в основном новые, – рассказывает о предстоящей выставке Сауле. – У выставки два названия – “Somewhere in the Great Steppe” и второе – “Устоять бы на ветре, прочищающем ребра”. Выставка о степи, как о месте, где мы находимся. Мы не можем игнорировать, что существуем в этом географическом положении и вокруг нас на тысячи километров простирается это горизонтальное пространство. Пластиковые пакеты, так же как и степь, – реальность, в которой мы живем, с чем соприкасаемся ежедневно.

– У нас степь принято поэтизировать, а ваша степь – она какая?

– В моем понимании она прекрасная, потрясающая… и пластиковая. У нас с развитием государственной символики, якобы патриотических интонаций и чувств, степь стала одной из разменных карт. Я ничего не украшаю. Отношение к искусству, как к чему-то, что создает сказку, – не принимаю. Считаю, что искусство – это прежде всего правда. Предлагаю иметь мужество заглянуть правде в глаза – без мифологизаций и украшений.

– Ваши работы можно считать упреком в адрес соотечественников за бескультурное поведение на природе?

– Я не склонна вообще морализировать, не считаю, что вправе кого-то судить. Да, конечно, у нас все горы и степи завалены пластиковым мусором. Наверное, надо законы жестче делать, наказывать за это. Но это реальность, и мы никуда от нее не денемся. У меня имя Сауле (в переводе с казахского языка – "луч", "отражение"), в данном случае я просто отражаю то, что сейчас происходит, то, что меня саму волнует.

– Тема экологии сейчас в тренде. Для вас это случайное попадание?

– Хорошо, если да. Я согласна с мнением словенского культуролога Славоя Жижека об экологии. В одной из своих лекций он говорит: примите себя такими, какие вы есть, вместе со всем, что от вас остается. Мы пользуемся чем-то, выкидываем и этого не замечаем. Когда любите человека, вы же принимаете его со всеми недостатками. Примите и себя. Не думайте, что, если вы использовали этот пакет, это уже не вы. Но если моя выставка подвигнет людей на меньшее использование пакетов, заставит их задуматься на эту тему, я буду только счастлива.

Мужские правила игры

– Вашими работами чаще восторгаются или ругают их?

– Я не делаю сильно провокационное искусство, больше, конечно, позитивных реакций. Мне очень важно найти свою эстетику. Для меня красота – очень важный момент. Я сама устанавливаю законы собственной красоты и эстетики и в них работаю. Даже когда я делала “Казахскую хронику”, было важно создать эстетическое поле из архивных лиц, фотографий, возможно, в противовес этим мифическим сказочным официальным героям. Мне хотелось сказать: посмотрите, какие люди, они прекрасны, как есть.

– Раньше вы говорили, что боролись против "совка" и задачи искусства были на втором плане. Что изменилось сегодня и против чего вы ведете борьбу, видимую и невидимую?

– Я, наверное, имела в виду пошлость, конечно, вранье и “совок” в себе. На самом деле каждый человек прежде всего борется с собой, как говорил Чехов, надо выдавливать из себя по каплям раба. Если с чем-то и боролась всю свою жизнь, то с собой, и самое классное, когда ты побеждаешь. С целлофановой живописью, например, я почти год не могла себя заставить найти мотивацию вернуться и приступить к работе. Долго разгонялась, а потом не могла остановиться!

– В ваших предыдущих работах всегда много мам, бабушек, девочек. Есть ли место в пластиковой степи современной женщине?

– Оно есть везде. Думаю, тут главное то, что я женщина и у меня подход принципиально другой. Я каждый день работаю спиной к спине со своим мужем (художник Куаныш Базаргалиев. – Прим. авт.) и вижу, что у нас принципиально разное отношение к творческому процессу. Надеюсь, что своей выставкой могу доказать себе и другим, что мой способ мышления больше женский, но он имеет право на существование и уважение.

– Вам кажется, современным женщинам еще нужно что-то доказывать?

– Естественно. Я помню, когда мы с мужем решили сделать обряд никах, к нам пришел знакомый мулла, довольно продвинутый. Он сказал примерно так: теперь мужчины и женщины равны, но мужчины-то – равнее…

У нас если мужской взгляд, мужская логика – это правильно. Даже отношение в искусстве к построению композиции – абсолютно мужское. Это сложно объяснить, но ты принимаешь правила игры, а они – мужские. Мне в 16 лет один маститый художник сказал, что у меня “неженская сила в живописи”. Я такая счастливая была от его слов. А в последнее время стала думать: а почему я должна быть счастлива от этого? Понимаю, что он имел в виду, наверное, что женская сила не имеет формы, а мужская, наоборот – нечто с формой, в рамках. Вообще, по сути, я всегда говорю о красоте и о жизни в любой своей работе. Мне очень нравится, как сказал Иосиф Бродский в своей нобелевской речи, что эстетика выше этики. Он приводил в пример, как ребенок тянется к чему-то прекрасному неосознанно, у него еще нет этических норм в голове, но подсознательные ощущения прекрасного есть. Я ужасно не люблю банальности, считаю, что красота превращается в уродство, как только становится попсой. Красота должна каждый раз утверждаться по-новому, и для этого нужен художник.

“Не верю батырам на красивых лошадях”

– У вас была бурная молодость, что от той Сауле 80-х сегодня есть?

– Моя молодость сначала была хипповская, потом панковская – это стало основой моей жизни, моего творчества. Что такое панк-культура? Это отрицание и пересмотр распространенной, бытуемой эстетики, ценностей. Я действительно все пересматриваю. Не верю батырам на красивых лошадях, считаю, что это вранье. Не верю девушкам с рекламных плакатов – тоже вранье. Я создаю свою территорию, свое эстетическое пространство, в этом я осталась панком. Помню, когда лет десять назад делала выставку “Автобусы и остановки”, ко мне подошла журналистка и спросила: почему работы не называются романтически, например “Трамвай “Желание”? Или чего-то еще. И тут я поняла, та революция, которая во мне произошла, очень важна.

Панки – это люди, которые в конце 70-х годов в Великобритании сделали революцию в эстетике. Они полностью изменили подход к понятию прекрасного. В этом они мне очень близки.

Потому что, если не изменишь подход, угол зрения, ничего не увидишь. Я очень люблю закат, не знаю человека, который бы его не любил. Но это явление уже настолько опошлено, что стало обоями на компьютере. Я увидела ребят-рабочих в оранжевых жилетах и поняла, что они для меня – символ заката!

– Вы как-то рассказывали, что ваша бабушка была репрессирована. Судьба предков повлияла на вас, на творчество?

– Бабушку я плохо помню. Но храню память о том, как она делала корпе и текеметы. В двухлетнем возрасте она давала мне ножницы, чтобы я вырезала кошкар муйизы из газеты. Родители спрашивали ее, зачем даете острые предметы ребенку, а она отвечала: “Бул Ленин гой!”. Сейчас сижу, вырезаю из пакетов, и создается абсолютное ощущение, что я занимаюсь тем, что было всегда.

Мой кумир с детства – это папа. Родители разошлись, когда мне было 4 года. И как только я стала сама передвигаться, начала искать с ним встреч. Все время бегала к нему, после школы ехала в проектный институт, сидела с его коллегами, он шел в пивнушку – я за ним хвостиком. Он президент Союза дизайнеров Казахстана (Тимур Сулейменов. – Прим. авт.).

Мама полюбила его за прекрасные рисунки, но он прежде всего архитектор, дизайнер, я тоже архитектор по образованию. После учебы год пыталась работать по специальности, в том числе под его руководством, но у меня не получилось. Еще в 16 лет поняла, что хочу быть художником, я не могла им не быть. В этом возрасте ужасно больно жить, когда сердце к тому же разбито. Легче, когда ты рисуешь. Конечно, я папе всегда хотела доказать, что профессионал, что “не баба”. Он мне как-то сказал, что, когда они были молодыми, своих подруг и жен не воспринимали как соратниц. А сейчас все изменилось. Я думаю, боже мой, а у меня мама сама по себе важный и интересный человек, и он ее не воспринимал как соратницу...

– А супругу своему вы какую роль отводите в творчестве: критика, оценщика, хвалителя?

– Как сказал российский галерист Марат Гельман, скептики – наши лучшие друзья и помощники. Самый главный мой скептик – муж. Иногда даже предпочитаю сделать что-то быстрее, чтобы он увидел уже результат. Потому что, когда я объясняю ему новую идею, он часто начинает зарубать ее на корню. Думаю, самое главное в семейной паре – друг друга удивлять. Иначе не будет этого возбуждения от сожительства, не будет радости, вдохновения. Я и доверяю, и в то же время, чем старше становлюсь, тем больше хочу обозначить свою территорию. Я вообще человек очень мягкий, иногда позволяю приближаться к себе близко-близко, а потом мне трудно. Поняла, что мне нужно мое пространство. Я очень уважаю своего мужа и к его мнению прислушиваюсь. Но и к себе тоже прислушиваюсь.

Алматы

Оставить комментарий

Оставлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи