На миллиметр от смерти: воспоминания блокадницы

“Блокадный” рецепт

В Алматы прошла акция памяти, посвященная 75-летию полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады. Представитель Генерального консульства РФ в Казахстане Ирина Переверзева принесла с собой на возложение к мемориалу славы, Вечному огню, в парк им. 28 гвардейцев-панфиловцев маленький, почти невесомый кусочек хлеба – наследство блокадницы Валентины Винер.

– Пять лет назад, когда мы отмечали 70-летие, по “блокадным” рецептам был испечен хлеб, – написала дипломат на своей страничке в “Фейсбуке”. – Его из Ленинграда привезли сюда, в Алматы, чтобы современные дети имели хотя бы отдаленное представление, каким был хлеб блокады.

Блокадница Валентина Шарифовна Винер положила мне этот кусочек на ладонь и сказала: храни его и помни, это была норма на целый день.

Сегодня мы собрались в парке им. 28 гвардейцев-панфиловцев, чтобы почтить память всех, кто вытерпел страшные муки голода, кто не сдался, кто показал нам всем, живущим сегодня, что человек может преодолеть всё и выстоять.

…Валентине Винер было 14 лет, когда началась война. Ее семья должна была выехать в эвакуацию в конце августа 1941 года на последнем поезде, уходившем с Московского вокзала.

– По дороге наш эшелон разбомбили, и мы пешком, проселочными дорогами возвращались в Ленинград, – вспоминала Валентина Шарифовна незадолго до смерти (ее не стало в июле 2015 года). – Шел проливной дождь, ноги утопали в грязи, в шесть утра мы пришли в село Ивановское. В брошенных хозяевами домах что-то на ходу поели, а через три часа там уже были немцы.

Фашисты приближались к окраинам Ленинграда, но мы надеялись, что они будут вскоре разгромлены и город не отдадут оккупантам. В первые дни и месяцы блокады мы прятались от бомбежек и обстрелов в бомбоубежище на улице Чайковского. Это был длинный большой подвал со сводчатым потолком и каменным полом.

Во время налетов здесь было очень тихо, и мы, прислушиваясь к стуку метронома, ждали, когда же будет отбой тревоги и наступит какая-то передышка в бесконечном страхе за жизнь.

После бомбежки было очень страшно выходить на улицу. Кругом груды обрушенных стен, порванные провода и – гробовая тишина. «Там были казахи»: воспоминания алматинского ветерана о блокадном Ленинграде

Вспоминается, как под грохот вражеских обстрелов мы встречали в бомбоубежище 7 ноября. В магазине на углу улиц Моховой и Чайковского купили шампанское и консервы “Снатка”. Это всё, что было в продаже.

В домах уже не было электроэнергии, воды, не работала канализация. А потом наступил страшный голод.

Мы настолько ослабели, что уже не обращали внимания на бомбежки и обстрелы и не бежали больше в бомбоубежище, а просто молча ждали смерти.

От папы, который в сентябре 1941-го ушел защищать Ленинград, мы успели получить только одно письмо. Он погиб в ту же осень.

Нормы отпуска хлеба иждивенцам снизились до 125 граммов в день на человека, а нас у матери было трое. Большую часть дня мы лежали в постели, старались меньше двигаться, чтобы сберечь силы.

Блокадный Ленинград запомнился мне весь в сугробах, на заваленных снегом тротуарах были протоптаны узкие тропинки, дома разбиты или изуродованы обстрелами, на улицах лежали замерзшие трупы людей, погибших от голода.

Печку-буржуйку мы топили мебелью, книгами, журналами и всяким хламом.

Мама приносила черную сладкую землю со сгоревших Бадаевских продовольственных складов, мы ее кипятили, отстаивали, а потом пили.

Ели холодец из столярного клея, когда удавалось его купить или на что-то выменять. В те дни мне казалось, что уже нигде не едят досыта, а белого хлеба больше не существует вообще.

Я помню себя худой и слабой девочкой с цингой, болячками, с коротко остриженными волосами, где копошились вши, а ведь раньше у меня были длинные косы.

Сколько лет прошло с той поры, а я до сих не могу без слез вспоминать об этом.

…2 апреля 1942 года наша семья была эвакуирована из Ленинграда по Дороге жизни.

“Бабушку я считал чокнутой: она отказалась от мяса!”

Известный эндокринолог, профессор НГМУ им. С. Асфендиярова Михаил Зельцер считает, что он тоже выжил потому, что ему повезло с родственниками: семья в трагические дни блокады оказалась на редкость сплоченной.

– Когда началась блокада, мне шел 11-й год. Школы где-то до ноября еще работали. "Благодаря этим яблокам мне захотелось жить"- петербуржцам напомнили о помощи в годы блокады

Как только переменка – сразу начинались разговоры: а вот если бы всю парту заставили едой, съел бы или не съел?

При этом мы, дети, вместе со взрослыми припадая к радио, передающему сводки с фронта, свято верили, что блокада вот-вот закончится. Для ребят моего возраста сомнений не было – Ленинград не сдадут, немец будет побежден.

В декабре начался страшный голод. Вши, цинга, поели всех котов и крыс, из столярного и сапожного клея лепешки пекли. Говорили, что в городе есть случаи людоедства, но сам я ни разу не сталкивался с этим.

У нас во дворе была станция скорой помощи, у ее дверей каждое утро лежало несколько трупов, они всегда были целыми.

Я жил у деда с бабкой, и мы все выжили благодаря моему самому младшему дяде. Он, единственный из семьи, зимой 1942-го был еще в силах ходить: рюкзак на плечи – и пошел отовариваться. А так погибли бы, конечно. Другой сын моей бабушки воевал на Ленинградском фронте.

Однажды, в самый разгар голода, он приехал на побывку. С собой привез кусок сала. У нас глаза чуть не выпали, а бабушка не стала есть – она строго соблюдала библейские законы: евреи не едят свинину.

Это сейчас я понимаю, какая железная воля была у нее, а тогда подумал, что она с приветом.

“Меня выкупили за три тысячи рублей”

Многие из выживших блокадников, как замечено, активные долгожители. Одна из них – 77-летняя алматинская учительница Галина Измайлова.

– В феврале 1942 года, спасая от смерти, меня отправили… в Ленинград, – рассказывает Галина Федоровна. – Я родилась в феврале 1941 года в Белоруссии в семье военных. Когда Брестская крепость пала, меня, пятимесячную, привезли в деревню Верещино Новгородской области, где жила мамина мама. Но в 1942 году и эти места тоже оказались под врагом.

Наш дом забрали на постой для немецких солдат, а бабушка со дня на день ждала смерти: кто-то донес на нее, что в Красной армии служат ее дочь и зять – мои родители.

И тогда она приняла безумное решение – отправила меня и младшую дочь, мою 12-летнюю тетю Капу, через замерзшую Ладогу к своей сестре в Ленинград. При нас не было документов, следовательно, продовольственных карточек нам не полагалось. И Прасковья Васильевна Шабунина (бабушкина сестра) определила нас в детский дом. У меня сохранился акт обследования от 29 апреля 1942 года, где написано: “Немедленно оказать содействие в обеспечении продовольствием детей военфельд­шера Горбуновой Людмилы Ивановны”.

Когда меня просят рассказать о блокаде, я могу вспомнить только голод и умирающих на ходу детей.

Вот идет-идет ребенок и падает, и уже нет его. Я видела, как люди ели крыс, собак, а матери, чтобы спасти младенцев, кормили их кровью из собственной вены.

В детском доме я пробыла при живых родителях до 1953 года. Дело в том, что мой отец, воюя на Ленинградском фронте, весь свой офицерский паек окольными путями пересылал бабке Шабунихе. Когда же блокада была снята, она, опасаясь, как бы отец не потребовал его обратно, соврала, что я погибла. В 1951-м, перед смертью, призналась, что я, возможно, и жива. И он два года разыскивал меня по всем детдомам Советского Союза. С матерью они в это время были уже в разводе, у каждого была своя семья. Найти меня было непросто.

Когда нас, детей из блокадного Ленинграда, отправили подкормиться на территорию освобожденной Польши, меня хотела удочерить польская семья, я ведь по отцу полька, моя девичья фамилия Пунинская. Но наше правительство не разрешило, поскольку не было сведений о родителях.

Когда отец наконец нашел меня, мне было уже 12 лет. В то время было так: родители обязаны были оплатить государству все расходы на содержание ребенка в детдоме. В полку, где служил отец, пустили шапку по кругу. Когда он выкупил меня, ему дали расписку: “Я, медсестра такая-то, действительно получила за содержание ребенка 3 150 рублей”.

Прошло столько лет, а я события того дня переживаю так, будто это случилось со мной вчера: таких счастливых моментов, когда всё звенит радостью, в жизни любого человека бывает не так уж много.

Как только мы вышли из ворот детдома на Карла Маркса, 40, отец повел меня в Дом ленинградской торговли на Невском проспекте: всё детдомовское полетело в корзину для мусора – меня одели во всё новое.

Он увез меня в Эстонию, где служил тогда. Его жену, Валентину Николаевну Столярову, я еще долго не могла называть мамой, а сестру Лиду избивала. За что? А за всё! Такая у меня была детская ненависть за то, что отец и мать всегда были с ней рядом, с рождения. Но потом, когда мы обе выросли, родственные чувства вспыхнули как-то разом, и не было мне ближе и роднее человека, чем сестренка.

В 1955 году отца отправили служить в Кемерово. Там я окончила школу, поступила в пединститут, а после первого курса решила найти маму. Сама она, считая меня умершей, давным-давно прекратила поиски. И когда мы наконец увиделись, ей стало плохо – у нее был сердечный приступ. Потом отношения складывались нормально, я часто ездила к ней в Питер, где она жила с семьей, но первые несколько лет мы были чужими друг другу.

В 1964 году приехала по распределению в Алма-Ату и с тех пор работаю не покладая рук на полторы, а то и на две ставки. В 1966 году счастливо вышла замуж, родила дочь, два года назад похоронила супруга – Александра Филипповича Измайлова, с которым прожила полвека.

С 2010 года работаю в школе соцпедагогом. Я одна из двух в Алматы учителей, которые имеют генеральную доверенность от управления образования для представления интересов несовершеннолетних детей в судах любой инстанции.

Чтобы научиться выявлять источник тревожности детей, попавших в какую-то трудную ситуацию, мне пришлось в уже очень преклонном возрасте окончить факультет педагогики и психологии родного пединститута в Кемерово.

…Мне часто приходится слышать вопрос: “Вот вам без малого 80 лет, но вы выглядите максимум на 65 и продолжаете учительствовать. В чем секрет?”. Я не знаю ответа на этот вопрос. Может быть, в особой диете?

Последние 20 лет ем один раз в день – вечером. Утром чашечка кофе, и до самого ужина ни глотка воды.

А еще я трудоголик. В трудные 90-е, когда учителям задерживали зарплату, пошла подрабатывать уборщицей в общежитие шоферов: мыла пол до уроков или после них. Спорт занимает не последнее место в моей жизни. В молодости входила в молодежную сборную СССР, изъездила с ней всю страну. Времени на дурные мысли не было. Тренировка в шесть утра, потом школа, после обеда снова тренировка. Ну и заботы о любимой семье, конечно.

Может быть, нас, детей блокады, быть всегда в тонусе и активно находить поводы радоваться заставляет то, что мы, пройдя на миллиметр от смерти, с детства научились ценить жизнь?..

АЛМАТЫ