Ударная волна терроризма - Султан Акимбеков о событиях в Актобе

Дело не только в том, что страна уже начала понемногу забывать о не менее трагических инцидентах 2011-2012 годов в том же Актобе, Таразе и Алматы. Все-таки плохое быстро забывается, да и государство извлекло уроки из тех событий. Оно довольно жестко контролировало сторонников радикальных течений, многие из которых покинули Казахстан, написал Директор Института мировой экономики и политики при Фонде Первого Президента РК Султан Акимбеков.

Казалось, что ситуация находится под контролем, а на фоне масштабных террористических атак во Франции, Бельгии, Пакистане и других странах Центральная Азия в целом, и Казахстан в частности, выглядели своего рода островком спокойствия. Но последняя вылазка радикалов в Актобе 5 июня продемонстрировала, что сегодня никто не может быть от этого застрахован.

В отличие от прошлых случаев удар в Актобе оказался чрезвычайно масштабным. В вылазке участвовала большая группа людей, видео с одной из камер наблюдения показало от десяти до пятнадцати человек, вооруженных охотничьими ружьями. При этом они попытались захватить воинскую часть Национальной гвардии и получить доступ к оружию. В прошлый раз таких попыток радикалы не предпринимали. Их действия были направлены против представителей власти. В частности, в Таразе боевик расстреливал полицейских до того момента, пока его не убили. В Актюбинской области объектом атаки были полицейские. В то же время, в Алматинской области боевики убили туристов, которые оказались свидетелями их пребывания в горной местности около Алматы.

В этот раз в нападении участвовало много людей и они, по официальной информации, теоретически могли захватить воинскую часть, если бы не действия дежурного офицера и караула. Отсюда так много погибших и пострадавших среди военных. Они выполнили свой долг.

Но главный вопрос – на что рассчитывали боевики. Скорее всего, их целью было вызвать потрясение у государства и общества. Если бы им удалось укрепиться в воинской части с захваченным оружием, то их потом долго бы выбивали оттуда.

Собственно эта акция отчасти напоминает атаку на воинские части и отделения милиции в России в городе Назрань в 2004 году. Тогда боевики местного ингушского и чеченского происхождения, переодетые в форму сотрудников полиции, останавливали машины в городе и расстреливали представителей силовых органов. Они явно не рассчитывали захватить город, они хотели деморализовать силовиков, как представителей государства. Впоследствии говорили, что эта акция была ответом на давление со стороны спецслужб на представителей нетрадиционного для Северного Кавказа ваххабитского (салафитского) направления в исламе. Впрочем, этим же объясняются и многие атаки боевиков в Дагестане.

Здесь надо иметь в виду, что на российском Северном Кавказе с 1990-ых годов продолжается острый конфликт между местными суфийскими религиозными авторитетами и приверженцами ваххабизма (салафизма). Фактически речь идет о настоящей войне. Например, одна из причин, почему муфтий Чечни Ахмат Кадыров и видные полевые командиры братья Ямадаевы перешли на сторону России во вторую чеченскую войну, была связана с тем, что тогдашнее руководство Чечни больше поддерживало ваххабитов. Считается, что такой позиции придерживались вице-президент Яндарбиев и известный полевой командир Басаев. В то время как Кадыров был лидером влиятельного на Кавказе суфийского тариката кадирийя. В суфийской традиции таких лидеров называют пир или муршед (учитель). Мюрид – это, соответственно, ученик.

В Дагестане раскол между суфиями и ваххабитами имел место во многих населенных пунктах. После вторжения боевиков Басаева из Чечни и завершения второй чеченской войны дагестанские ваххабиты были разгромлены. В местной исламской общине с тех пор доминируют суфии. Ваххабиты ведут против них войну из подполья. Например, в 2012 году террористка-смертница Алла Сапрыкина (Аминат Курбанова) из новообращенных в ислам ваххабитского толка взорвала себя на приеме у Саида Чиркейского, одного из влиятельнейших религиозных авторитетов Дагестана. Он был пиром тариката накшбандийя, весьма влиятельного на Северном Кавказе, в Средней Азии и Афганистане.

Хотя, безусловно, все зависит от ситуации. И суфии бывают радикальными и порой ведут священные войны. Можно вспомнить имама Шамиля, который со своими мюридами вел священную войну против экспансии Российской империи. Тесные связи с суфиями имело и афганское движение «Талибан».

В еще более древней истории, к примеру, в Северной Африке, довольно мрачную память о себе в плане религиозного экстремизма на начальном этапе своей деятельности оставили движения Альмохадов и Альморавидов, которые опирались на суфийские традиции и организационные структуры, называвшиеся завия.

Стоит подчеркнуть идеологические различия между суфиями и салафитами (ваххабитами). Суфии опираются, с одной стороны, на мистическую составляющую в религиозных практиках. Они выступают за возможность самостоятельного приближения к познанию веры. Этот путь суфий должен пройти вместе с учителем (муршедом). Отсюда суфийские практики – громкий и тихий зикр. Типичный пример громкого зикра коллективные танцы по кругу у горцев Северного Кавказа. С другой стороны, суфии имеют организационную структуру, основанную на преданности ученика (мюрида) учителю (муршеду).

Кроме того, суфийские практики были весьма гибки по отношению к местным традициям, с которыми они встречались в процессе распространения ислама на новые земли. Они часто адаптировали их в исламское вероучение. Это характерно для культа святых (по-казахски аулие). В связи с тем, что суфии уважали своих муршедов и пиров, а также в связи с мистическими практиками, для них было вполне логично, что уважаемые люди и после смерти могут быть частью традиции. Отсюда мавзолеи вроде Ходжа Ахмеда Яссауи, который был пиром тариката яссауия и многие другие мазары святых, широко распространенные в Казахстане, Северном Кавказе, Афганистане и даже Пакистане.

Салафиты же полагают, что суфийские практики - это ересь. Во-первых, поклонение могилам святых (аулие) с их точки зрения это грех многобожия (по-арабски ширк). В то время как ислам строго монотеистическая религия. Во-вторых, с точки зрения салафитов (от арабского салафийя – предки, предшественники) все то, что было привнесено в ислам за столетия его распространения по миру является так называемым запрещенным новшеством (по-арабски бидат). Соответственно, все традиции, которые выходят за рамки Корана и сунны не признаются соответствующими так называемому «чистому исламу».

Салафитские практики становятся все более широко распространенными в исламском мире. Этому способствует, с одной стороны, то, что ваххабизм является идеологией наиболее богатых и активных стран арабского мира – Саудовской Аравии и Катара. С другой стороны, эти идеи питаются недовольством «мусульманской улицы» в разных странах самыми различными обстоятельствами, в том числе и влиянием и доминированием Запада. Кроме того, «мусульманская улица», особенно в городах, серьезно недовольна собственными политическими элитами. Отсюда возникла идея, которую высказывал известный богослов Кутб, что современные мусульманские государства находятся в состоянии джахилийи (по-арабски невежество). В таком состоянии находились арабы до появления ислама. Если государство не соответствует требованиям сторонников «чистого ислама», тогда его надо изменить. 

Парадокс в том, что первые сторонники возврата к «чистому исламу» выступали против доминирования консервативных мусульманских священнослужителей (улемов), которые с их точки зрения мешали прогрессу. Они призывали к возврату к первоначальным ценностям с целью преодолеть отставание от Запада.

Сегодня призыв к «чистому исламу» больше воспринимается, как возврат к средневековым практикам. Хотя для многих, особенно неофитов, более важно, что это более строгое следование исламской традиции, более обоснованное и соответственно правильное, чем тот народный ислам, к которому все привыкли. Салафиты обычно называют его архаичным и видят свою миссию в том, чтобы вернуть мусульман на правильный путь.

Но особенно активно усиление влияния салафизма происходит там, где нет устойчивых традиционных религиозных институтов и соответственно традиций. Казахстан, как и многие другие государства с мусульманским населением, после распада СССР оказался в сложной ситуации. Больше 70 лет они были оторваны от процессов в исламском мире. Соответственно, это почти «чистая доска», на которой можно создавать новую версию. Это гораздо легче сделать, чем там, где сильно влияние традиционных институтов.

Например, в Пакистане и Индии есть весьма радикальное движение Деобанд, по названию исламского университета. К нему принадлежали афганские талибы. После начала противостояния Исламабада с собственными исламистами, Деобанд раскололся на две части. Одни поддержали борьбу против государства, другие выступили резко против этого. Отмечались случаи, когда радикалы из Деобанда взрывали своих более умеренных соратников.

Последняя атака в Актобе показывает, что радикальные салафиты, если это, конечно, были они, могут пойти на крайние меры ради своей идеи. И они видят государство своим главным противником. В связи с этим возникает вопрос, что делать государству в этой непростой ситуации.

Понятно, что есть примеры Чечни, где уже давно нет вообще никаких масштабных акций, только единичные выступления. Есть еще примеры Узбекистана и Туркменистана, где это сегодня маловероятно в ситуации жесткого полицейского контроля над обществом. Но все это крайние меры, которые могут иметь неблагоприятные последствия для развития страны.

Более логично следовать опыту Европы, которая столкнулась с весьма жесткими атаками террористов. В ответ она повышает уровень эффективности своих спецслужб, но без изменения привычного образа жизни. Это весьма прагматическая точка зрения. Террористических атак полностью избежать невозможно. Соответственно, надо сделать так, чтобы максимально предупреждать их проявления с помощью методов спецслужб, минимизировать ущерб, повышая уровень готовности военных и полиции к реагированию на возникшую острую ситуацию. И стоит отработать алгоритм информационного оповещения населения.

После атаки террористов в Актобе было высказано много мнений и суждений. Интернет сегодня предоставляет для этого большие возможности. Одни говорили, что главная причина – это безработица и бедность в Актобе. Другие, что в стране нет легальной оппозиции, поэтому некому купировать протесты.

Бедность это, конечно, большая проблема, как и социальное неравенство. Но в данном случае более опасным выглядит то, что мы имеем дело с идейными людьми. Их мотивация явно носит идеологический характер. Поэтому и суждение о том, что наличие активной политической оппозиции позволило бы ввести протест в цивилизованные рамки явно ошибочное. В Казахстане вся политическая оппозиция является светской и в своем большинстве либеральной. У нее нет шансов выражать интересы религиозно-радикальных групп. Пускать или не пускать религиозных радикалов в политику вообще очень опасная и сложная проблема. Во многих мусульманских странах пытаются решить этот трудный вопрос с разными результатами.

Как действовать нам в Казахстане, где уже довольно много людей просто религиозных, гораздо больше, чем было раньше, но большинство все равно еще составляют люди в основном нерелигиозные? Что делать с так называемым «народным исламом»? Его придерживается большая часть казахов, несмотря на то, что многие, кто получил образование в арабском мире, считают его архаическим. Должно ли государство теперь видеть во всех салафитах врага или должно искать согласия с умеренной их частью? И существует ли вообще умеренный салафизм?

События в Актобе дали лишний повод подумать над всей ситуацией, попытаться понять ее внутреннюю логику и постараться увидеть перспективу. В любом случае, тот кто предупрежден, тот вооружен. Мы долгие годы думали, что все плохое пройдет мимо нас. Но, увы, мы тоже являемся частью общих процессов в мире и к этому надо относиться соответственно. Не надо паниковать, надо извлекать уроки и, в первую очередь, государству.