Ему было 60, ей – 23: как сложилась история любви классика казахской литературы Габита Мусрепова и его жены

Все сегодня с пристрастием, придыханием, а некоторые даже злобно обсуждают брак известного певца Нургали Нусипжанова с 37-летней журналисткой. В этой связи вспоминается история любви классика казахской литературы Габита МУСРЕПОВА и его жены, красавицы-актрисы Раисы МУХАМЕДЬЯРОВОЙ.

Диалог двух любящих

Они встретились, когда ему было 60, ей – 23. Он взял ее так, как берут крепость, – долгой осадой. Восемь лет, что они были вместе, стали годами щемящей нежности и отчаянной ревности и недоверия. Это проглядывает в письмах Габита к своей, как он ее называл, “Каракыз, единственной Раечке”. Потом были упреки, взаимное недовольство, подлившие масла в огонь людские пересуды… Разрыв был неминуем, несмотря на то, что у них росли две дочери.

Сергей Азимов сделал об этих двоих одну из лучших своих документальных картин – “Поздняя любовь классика”, основанную на письмах Габита Мусрепова и комментариях Раисы Мухамедьяровой.

….”Здравствуй, дорогая моя, единственная Раечка. Итак, начнем с самого естественного и знакомого со времен первого молодого человека на земле Адама – выругаем женщину. Где адрес? Ты слышишь, я спрашиваю, где твой адрес? Как тебе писать, как накричать на тебя? Ты, конечно, спокойна, зная, что у тебя есть человек, который думает о тебе, заботится о тебе. Я больше, чем ты, знаю этого человека, этого твоего человека. Твоего навеки”.

– Мусрепов впечатления на меня совсем не производил. Мне он казался даже не пожилым, а очень старым человеком. Я не хотела, не хотела… Но однажды посмотрела Габиту Махмудовичу в глаза, и… у меня внутри все перевернулось. Я забыла о его возрасте, положении в обществе. Я обо всем забыла, – комментирует эти строчки та, кому они предназначались.

“Здравствуй, дорогая моя Раечка! Я хочу, чтобы это письмо доставили тебе под самый Новый год. Я хочу, чтобы вся твоя новогодняя мысль была занята этим письмом так же, как моя мысль занята и будет занята тобой. То есть ты – мной, я – тобой. Меня очень обрадовало твое письмо. Хороший тон, умные мысли. Твоя прозрачная душа, любящее сердце – все-все встало передо мной, как если бы мы сидели рядом на нашей кровати или валялись в палатке. Я чуть-чуть не послал тебе телеграмму с вызовом вместе провести Новый год в Москве. Как мне хочется хотя бы полчаса побыть вместе с тобой перед отъездом.

Все свободное время уходит на изучение литературы не известных мне писателей арабских и негритянских стран. Если письмо вышло суховатым, не сердись. Я пишу его на очередном заседании, чтобы успеть на сегодняшний самолет. Весь твой, всегда твой Габит”.

Раиса Мухамедьярова:

– Он для меня открывал целый мир с его бездонными глубинами. И все так незаметно происходило, что я думала, будто сама их открываю для себя. Он, конечно, хотел, чтобы я его произведения читала в оригинале. Однажды говорит: “Рая, вот ты знаешь русский и английский языки, но нужно знать и родной язык. Ты, например, в английском языке хочешь совершить какое-нибудь открытие, но там все открытия уже сделаны”. Меня это о-очень зацепило, и я стала наизусть учить тексты – газетные, из книг отрывки, из его произведений. И вскоре я стала говорить на родном языке без акцента. Но если бы тогда сказали, что меня будет кормить казахский язык, я бы, конечно, не поверила.

Сам он, чтобы быть со мной, перешагнул через все каноны, пошел наперекор пересудам, проявил огромное мужество, я бы сказала даже, отвагу. А я каждой своей клеткой чувствовала, что он надежный человек, что он меня не оставит.

Я была уже беременна, когда умерла его жена. Где-то в глубине души до сих пор чувствую себя виноватой перед ней. Может быть, я сыграла не последнюю роль в том, что она безвременно ушла. Он спросил меня после похорон: “Рая, что будем делать?”. Я ответила: “Пусть пройдет какое-то время. Только я не могу долго ждать. Я бы хотела, чтобы ребенок родился в браке”.

Прошла наша свадьба. Грустная такая, молчаливая. Общество продолжало требовать, чтобы он забыл обо мне.

Габит Махмудович был депутатом Верховного Совета – сняли. Спасло его то, что он очень много ездил за границу. Письма слал то из Японии, то из Бейрута, то из Ливана, то из Сирии, то из Индонезии…

“Золотая моя девочка Гаухарик! Это папочка пишет тебе из Москвы. Он очень соскучился по тебе. Ты моя маленькая, передай это письмо маме. Но передай ей только тогда, когда она поцелует тебя в лобик и в попку, а в губы нельзя. А теперь о серьезных вещах. Ты скажи маме, что папа очень любит ее. Любит так, что в сердце постоянно пульсирует что-то очень горячее и чистое. Как весенний ветерок. Это можно передать лишь одним казахским словом – сагыныш. Потом ты скажи ей, что она самая красивая, самая обаятельная женщина на земле. И папа всю жизнь будет любить ее, единственную свою верную спутницу. Ты не обижайся на папу. Он первой любит маму, свою обожаемую Каракыз, тебя только потом.

В Японию вылетаю только 10 апреля. 10 часов на самолете, 8 часов поездом и двое суток пароходом. Там я пробуду 21 день со дня прибытия в Токио.

Извини, Каракыз. Письмецо вышло не вполне выдержанным в смысле разговора с дочкой. Зато все, что написано здесь, – от души”.

Раиса Мухамедьярова:

– У него к тому времени от трех старших дочерей было несколько внуков. Пеленки-распашонки – через все это он уже прошел. Когда родилась наша старшая, на первых порах ему было интересно, но потом это стало ему, кажется, надоедать. А тут через девять месяцев появился второй ребенок. Он остался без внимания, но я ничего не могла поделать – нужно было заботиться о детях, я вся ушла в них. Любимые женщины Магжана Жумабаева

“Дорогая моя Каракыз! Надеюсь, ты несколько отдохнула и несколько оправилась после пережитого. Поздравляю тебя с Каракоз. Какая она собой? Лишь бы не была светлой. Передай ей мой поцелуй. Мы с тобой не ее ждали, но, поскольку она властно ворвалась в нашу жизнь, она будет самым любимым первенцем. Пусть не обижается, что мы не ее ждали. Она уже входит в мое сердце тепленьким комочком.

Целую, маленькая моя Каракыз. Твой радостный Габит”.

“Здравствуй, айналайын, Каракыз! Я, очевидно, совершенно запутался в своих расчетах. Чтобы не зря терять пустое без тебя время, согласился на служебную командировку в Караганду и Чимкент, где в общей сложности должен был пробыть 15–20 дней, а теперь в силу обстоятельств остаюсь еще 8–9 дней.

Первый грустный итог – потерял тебя. Из виду, конечно. Второй – сам погряз в море деловых бумаг, заседаний, встреч. Ты, видимо, была перегружена не меньше моего, что не сообщила свои координаты. Это нельзя было бы простить даже английской королеве, но ты выше ее, и я молчу. Тороплюсь обрадовать нашей общей радостью. Здесь я встретился с Федулиным (Александр Федулин – председатель Госкино КазССР. – Авт.). И, как мне кажется, твердо договорился о запуске “Кыз Жибек”, об исполнительнице роли главной героини. Разговор, конечно, был начат в большом доме, а с Федулиным обговаривал некоторые детали.

Сам я собираю материал для нового сценария, о котором кое-что известно и тебе”.

Раиса Мухамедьярова:

– Он не хотел, чтобы я снималась. И лишь бы уважить меня, сказал: “Мы с Султаном Ходжиковым решили написать сценарий “Кыз Жибек”. – “А я буду там сниматься?”. – “Будешь”, – был ответ.

Я все ждала, когда же меня пригласят на пробы. Потом вдруг узнаю, что они уже закончились. С этого момента у меня в душе появился какой-то дискомфорт, ощущение, словно меня предали, а я не люблю предательства. И всё, после этого у нас так и не наладились отношения.

“Менiн каракызым, ак перiштiм! Вчера вечером я гулял по Москве, вернее, просто бродил. Завтра, может быть, буду делать то же самое по Риму. Я завидую твоему долготерпению и в то же время скажу тебе: самое сердечное слово – терпение, друг, терпение. Еще немного терпения – и все будет в порядке. По известной тебе казахской премудрости, легче выдержать 40 дней, но мучительнее всего выдержать 41-й. Очевидно, настоящее испытание заключено в этом 41-м. Но я, как всегда, верю твоему мужеству, кристальной чистоте духа твоего. Это, пожалуй, все, что мне хотелось еще раз напомнить. Твой Габит”.

Раиса Мухамедьярова:

– Вот так и начался период охлаждения. А я уже пять лет сидела дома, детей воспитывала. Постепенно теряла уважение к себе. И в один момент я сказала: “Габит Махмудович, я так не могу. Я не для того вышла замуж, чтобы превратиться в домохозяйку. У меня есть другое призвание. Я хочу работать”. Ему это не понравилось, но я не стала его слушать и пошла устраиваться в ТЮЗ.

Я успевала всё – и ходила на репетиции, и управлялась с домашними делами, и ухаживала за Габитом Махмудовичем. Но это были уже не те отношения. Холод появился между нами, но я не могла идти на поводу даже у такого сильного человека, как он. Разрыв увеличивался…

“Дорогая моя Раечка. Вчера, когда ты собралась уходить, я не мог подняться с места, не мог высказать то, что в этот момент как-то нахлынуло на меня. Я боялся, что не смогу просто и членораздельно выразить его суть. Мне показалось, что ты чувствуешь это. Слава Аллаху, одно из двух уже позади. “Все абсолютно нормально”, – отвечают из больницы. Что же касается второго вопроса, то мне хочется еще раз сказать тебе, что ни я, ни ты не имеем и, надеюсь, не будем иметь повода для разговора об оскорблении чести ни твоей, ни моей и ни нашей вообще”.

“Вместе с тем и тебе, и мне не мешает до конца разобраться в причинах того, что заставляет нас обоих нервничать порой по несколько дней. Подтачивает покой, отнимает работоспособность. Людям, как мы с тобой, с высокой чувствительностью, все это стоит очень дорого.

Как я смотрю на некоторые вещи, известно тебе. Меня больше всего раздражают мелкие оплошности. Как мне кажется, легче перенести сам факт, чем легкомысленные поводы для пересудов мещанского окружения. Для меня просто невыносимо, когда от меня что-то скрывают. Ведь известно, обычно скрывают что-то недозволенное”.

Раиса Мухамедьярова:

– Когда в мужское сердце закрадывается сомнение, вышибить его оттуда бывает очень трудно, почти невозможно. “Доброжелателей”, думаю, было немало. Ему, оказывается, открыто говорили, что в 60 лет детей быть не может. А как я могла доказать ему, что дети его? Я боролась, как могла. Я отталкивала сомнения. Сначала он помогал мне бороться, но потом перестал это делать. Тогда и я сложила руки.

“Факты можно объяснить, искоренить, признать, прийти к какому-то решению, а с пересудами не только трудно бороться, но не имеет смысла бороться. А это первый червь, способный геометрически размножаться, что непременно приведет к катастрофе.

Ты мне говорила на днях, что тебе хочется жить. Это очень справедливо, но “хочется жить” – понятие растяжимое, оно включает в себя весьма тяжелые для меня обстоятельства. Значит, жизнь со мной не удовлетворяет тебя? Не так ли? Чем я могу компенсировать то, что недостает для тебя? Вот в чем вопрос. Вопрос, очень схожий с гамлетовским – быть или не быть”.

Раиса Мухамедьярова:

“Мне кажется, – сказала я ему однажды, – наша любовь иссякла. Давай не будем делать вид, что у нас все хорошо. Я лицемерить не умею, не могу и не хочу… Давай расстанемся”.

“Мы люди больше эмоциональные, чем интеллектуальные. Любим пыжиться, любим внешнее восприятие. Будет очень страшно, если примем какие-либо решения под впечатлением. То есть в разгаре эмоционального восприятия чего-то. Между тем мы оба вполне интеллектуальные люди. Есть трезвость в суждениях и оценках. Она могла бы гарантировать нас от оплошностей, легкомыслия, легковерия и прочих прелестей этого рода. Я еще раз прочел последнее твое письмо. И что может быть чище и искреннее, чем это письмо? И почему же после этого нас все же не покидают недомолвки? Очень хочу, чтобы ты внимательно прочла это послание, отнеслась к нему, как к какому-то итоговому суждению. Любящий, неизменный твой Габа”.

Раиса Мухамедьярова: – После него я никого не могла полюбить. Да у меня даже в мыслях такого не было – быть с кем-то другим. Я с двумя девочками одна осталась, надо было их поднимать.

Он после развода сразу женился на своей машинистке. Но спустя совсем немного времени стал ходить к нам.

Я жила верой и надеждой, я ждала, когда же он скажет: “Рая, я возвращаюсь к тебе”. И я бы не задумывалась ни минуты. Но он не сказал, я не предложила. … Мы оба гордые.

АЛМАТЫ