Уходят…

Много лет отец отказывался выступать с воспоминаниями, придумывая какие-то неуклюжие отговорки про здоровье (а мне говорил потом: «Да что я им скажу…ну, фронт, ну, госпиталь… пусть лучше задачки решают).
Теперь за него пришлось отказываться мне. И причина — правдивее и непоправимее не бывает. Успокоилось сердце солдата. Лег в бурундайскую глину рядом с подругой своей золотой, встреченной после войны, когда из ленинградского блокадного скелетика она превратилась во вполне справную барышню и приехала учительствовать в Алма-Ату.
Эх, ребята… Многотерпеливые вы мои родители…Скользнул хвостик георгиевской ленточки — шелково, неслышно… И вот это уже не открытка — а обыкновенный чистый кусочек картона. Прозвучала намеком мелодия — лишь несколько тактов на хриплом аккордеоне… и стихла вдали, не догонишь, не подхватишь, не допоешь.
Когда-то он, авиатехник, всматривался в небо, дожидаясь из боя своих ребят — штурманов, пилотов, радистов. И может быть, теперь на том самом небе и встретит он тех, кто не вернулся на аэродром. Или вернулся раненым, еле посадив покореженную машину, а все равно погиб через месяц. Он встретит их: с кем немало пережито страшного и смешного, с кем немало выпито «ликера шасси», неразведенного спирта, французских коллекционных вин, шнапса. Американских и английских летчиков, с которыми успели подружиться за те полумирные дни в агонизирующем Берлине. И моториста своего, наверное, встретит — тот после войны весь Союз забомбил письмами, пока не разыскал-таки друга-командира, и каждый год потом или приезжал, или звонил, или посылку присылал из Сибири. Но вот уж два года, как молчок…
Встретит и тех, чьи косточки потревожили нынче в Таллинне… Сколько вас уже ушло на небо — пехотинцев, танкистов, артиллеристов, моряков… Сколько вас осталось, чью память — самое дорогое — в Эстонии, а теперь вот и в Польше сносят на задворки…
«Ведь это, говорю, что ж такое? Они в тебя не верят, а ты им вон какие казармы взбодрил.
Ну, не верят, говорит, что ж поделаешь. Пущай. Ведь мне-то от этого ни жарко, ни холодно….Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые: сейчас друг друга за глотку. А что касается казарм, Жилин, то тут так надо понимать, все вы у меня, Жилин, одинаковые — в поле брани убиенные». Вот так ответил Бог булгаковскому вахмистру на вопрос о приготовленных в раю казармах для большевиков. И добавил: «Это, Жилин, понимать надо, и не всякий это поймет».
— Так значит, дедушка не придет? — и вниз по лестнице шепоток: умер… умер! Застучали дробью пятки — скорее на улицу! Не бойтесь, дети. Он был веселым.