Беспризорники

Сегодня в Казахстане из 90 тысяч детей-сирот только 30 процентов не имеют родителей вовсе. У остальных они живы — либо лишены родительских прав, либо отказались от ребенка. У нас нет войны и, по уверениям государственных мужей, страна вот-вот вступит в эпоху неимоверного процветания. Но беспризорники по-прежнему спят в подвалах и греются на трубах. Как-то не укладываются они в схему этих семимильных шагов. Проблему нужно решать, но никто не знает — как.
Приемник-распределитель для несовершеннолетних ГУВД Алматы нынче называется в духе времени — Центр временной изоляции, адаптации и реабилитации. За месяц через него проходит около 3,5 тысяч детей. У каждого — своя боль, своя жизнь, своя тайна.
Женька Сынков (или Шинков — понять невозможно, поскольку сильно шепелявит), шести лет от роду. Маленький беглец, изувеченный собственной матерью: рассечен лоб, в глубоких ссадинах лицо, заплывает черно-фиолетовым настороженный глаз. Мальчика нашли на базаре — он бродил вдоль торговых рядов и у мусорных ящиков. Когда доставили в приемник, пришлось вызывать «скорую». Он серьезен и равнодушен, с усталым, ничего не выражающим лицом. Так смотрят затравленные бездомные собаки. Те, что не видели и не ждут от жизни ничего хорошего, любое движение человека воспринимают как угрозу и к дальнейшей своей судьбе уже безразличны.
— Тебе больно? — и хочется погладить, а он инстинктивно сжимается от моего — не жеста даже — намека на жест.
— Было больно, кровь пошла, я плакал, а мама сказала: «Не ной». Пьяная. Папа тоже пьяный.
— Женя, скажи, а за что тебя мама била?
— Хлеб кушал…
И несколько следующих минут я не могу больше ничего спрашивать…
Многие дети впервые наедаются в приемнике досыта. Впервые видят белую простыню, игрушки, телевизор. Слышат обыкновенные спокойные слова, а не пьяный мат. От трех до восемнадцати лет — таков возрастной «диапазон» приводимых сюда «путешественников», по-разному очутившихся во взрослой жизни: кто-то ударился в бега обдуманно и порою не в первый раз, кто-то ушел из дома в слезах обиды и заблудился, кто-то скитался по подвалам несколько месяцев. А завтра привезут новенького и кто-то «старенький» отправится домой. Домой?
— Если меня домой отвезут, лучше мне умереть, — говорит тринадцатилетняя Зибо из Бишкека. — Каждый день — с синяками. Мать меня бьет, говорит: не хочу тебя видеть. Наверное, она мне не родная. Мне тоже хочется жить. С первого класса бегаю, больше так не могу.
— Не отправляйте нас, только не отправляйте домой, — плакали две подружки из Новосибирска и Семипалатинска: одну, четырнадцатилетнюю, изнасиловал отчим, у другой в доме — бесконечная родительская пьянка.
— Домой хочу, — вздыхает девятилетний Саша, парень не по годам самостоятельный и рассудительный, — здесь сказали, что отправят в детский дом. Мама? Мама дома родила братишку, и папа вместе с ней уехал. Здесь старшаки бьют, а если пожалуешься воспитателю — еще больше от старшаков достанется. Я хочу домой…
А у Гали и нет дома — со дня своего рождения она знает только казенные стены. Так же, как Володя из Ивановской области, которого шестимесячным подбросили в Дом ребенка, так же, как Ерлан, которого дали это имя здесь, в приемнике, потому что он не помнит своего. Так же, как интернатовские воспитанники, которые после выпуска оказываются, совершенно никому не нужны в чуждой им среде — многие из них потом кончают жизнь самоубийством.
Барнаул, Бишкек, Омск, Иваново… Беглецы не признают границ, перебираясь из государства в государство. Ну, а отправлять обратно-то их — как?
— Раньше на территории Союза было восемь крупных транзитных детских приемников, в том числе и наш, — рассказывают сотрудники центра. — Сейчас, хотя мы разделены границами, продолжаем работать вместе — по Волгоградскому соглашению девяносто третьего года, и отправляем всех детей из стран СНГ по месту их жительства. Трудно, конечно — такие цены на билеты! Но нас, как единственное учреждение такого плана в республике, поддерживает руководство, да и у каждого из 50 наших сотрудников есть огромное желание спасти детей. На днях в приемнике ждали решения своей участи одиннадцать человек из СНГ, девять уже отправили. Попытались договориться с авиакомпанией, чтобы детей брали бесплатно, в виде благотворительности, но… видно, там, где правят деньги, нет сострадания. Проблем много, и одна из самых больных — защищать права ребенка там, где он живет. Здесь, в приемнике, мы стараемся, чтобы это «мрачное серое здание», как пишут в газетах, было теплым, чтобы хоть чуть-чуть отогреть неокрепшие детские души. Но детей приходится возвращать по месту жительства. А уж как там сложится судьба…
Многих в приемнике знают как родных — они возвращаются сюда снова и снова. По закону, если личность ребенка установлена, и родители живы, то его отправляют в семью. Из которой он сбегает опять. Часто алкоголики продают свое жилье и становятся бомжами, тогда дети превращаются в беспризорников в полном смысле слова, у них нет «запасного» — пусть отвратительного — угла, где можно переночевать. Они становятся добычей улица.
Никто не знают их количества. Но даже невооруженным глазом видно, что оно увеличивается. И это — показатель состояния общества. Бедность, пьянство, безработица, моральная деградация… Теоретически государство, ратифицировавшее Конвенцию о правах ребенка, должно настойчиво брать детей из «проблемных» семей под свою опеку. Практически же лишение родительских прав — морока долгая и нудная. Но даже если ребенок будет определен в один из 42 детских домов, нет никакой гарантии, что он не даст деру и оттуда. Спартанский быт, постная кашка и жизнь по распорядку многим не по вкусу — они уже заражены вирусом вольницы. Психологи называют это — синдром беглеца. Улица — иллюзия независимости, деньги, веселая — «своя» — компания. Это — подрастающая рассада криминалитета, который, в отличие от государства, ухаживает за ней любовно и цепко. Недаром наш преступный мир «юнеет» — по данным МВД, в прошлом году к уголовной ответственности было привлечено 3574 несовершеннолетних. Если в 2000 году в местах лишения свободы отбывали срок 700 подростков, то в 2001-м — 1200. Причем, как отмечают полицейские, малолетки все чаще входят в состав серьезных преступных групп. Кражи, грабежи, разбои, убийства…
В сущности, у нас этими детьми не занимается никто кроме полицейских, (по долгу службы) служителей церкви, приходящих с проповедью в приемник и разовых зарубежных миссионеров.
В России после нескольких путинских фраз о том, что беспризорность приобрела угрожающее масштабы, чиновники немедленно «увидели» это. И сегодня теме номер один посвящены заседания правительства и совещания губернаторов в областях, впервые в СНГ беспризорность объявлена государственной проблемой. Но как ее решать? Предлагается, в частности, «шведский вариант». В Швеции вообще нет детских домов — дети, потерявшие родителей , устраиваются здесь в приемные семьи, которым государство выплачивает солидные пособия. У нас в республике были слабые попытки создать институт семейных детских домов. И желающие «родители» находились, но энтузиазм их был быстро притушен денежными неурядицами. Хотя все расчеты говорят о том, что поддержка семейных детских домов для государства экономики выгоднее, чем финансирование казенных, где содержание одного ребенка обходится примерно в 200 тысяч тенге. В целом государство расходует на эти цели порядка 2 миллиардов тенге в год. Создание маленьких «теплых» семейных домов, откуда пригретые беспризорники не бежали бы, обошлось бы дешевле в несколько раз.
Эксперимент не удался — наше нездоровое общество усмотрело в его активистах корыстный интерес. Меж тем в России, где по прикидкам, около 500 тысяч беспризорников, именно такой путь решения проблемы видят оптимальным.
…Они — далеко не паиньки. Курят, нюхают клей, матерятся, воруют. Кто-то из великих говорил, что три вещи делают судьбу: наследственность, окружение, случай. Сейчас встречая этих детей на улице, мы отводим глаза и поскорее забываем. Так удобнее, проще. Гораздо менее спокойно станет, когда в темном подъезде вам под ребра ткнется чей-то «беспризорный» нож. Думать о бедах цветов асфальта будет поздновато.