Виктор Немченко: Не могу рожать спектакль за спектаклем

Мы уже писали (см. №10 за 7 марта) о том, что после вынужденного ухода из Немецкого театра (DTA), где Немченко был худруком, и нескольких лет отнюдь не режиссерской деятельности Виктор решил поставить свою пьесу “Слепая Вера”. Наша же встреча неожиданно началась с упоминания о визите Немченко в Министерство культуры и информации, что, признаться, удивило.

Все шедевры – заказ

– А что ты делал в министерстве?

– Не то, что обычно (смеется). Обычно я там выслушивал критику в адрес своих спектаклей. Сегодня же был там, потому что есть надежда, что нам помогут скостить цену за аренду репетиционного помещения. Планировали работать во Дворце школьников – там удобная глубокая сцена, но никто не может разобраться, кому же принадлежит это здание. Странная какая-то история.

– И после всего, что было, ты обратился в министерство?

– Как бы тебе сказать… Мне не западло никуда обращаться для того, чтобы и “Слепая Вера”, и другие проекты, которые мы будем делать, состоялись. Ведь все шедевры живописи и архитектуры – это заказ. Государства, религии... Но для настоящего художника заказ – шанс.

По большому счету, вообще без разницы, кто тебя поддерживает. Мы же аполитичны. Если же ты захочешь провести сравнение с проституцией – оно неверно. Вот если ты будешь правым или левым, тогда это будет уже пропаганда, а не искусство.

– Я, скорее, к тому, что у нас, давая деньги или оказывая помощь, зачастую считают, что в силу этого имеют право влезть, покритиковать.

– Знаешь, я выслушал много критики в свой адрес. Тем не менее я был креативным директором предвыборной кампании партии “Отан” в 2004 году, и меня это ничуть не смущало.

Без лозунгов и бирюзовых флагов

– Очень часто доводится слышать, что основная проблема наших театров – отсутствие современной казахстанской драматургии. Ты разделяешь эту точку зрения?

– Нет удобоваримой современной казахстанской драматургии. Я не могу сказать, что знаю гигантское количество гениальных авторов. Но вот есть, например, “Абай IV” Мурата Телибекова – пьеса, которую уже запрещали к постановке.

Когда люди поймут, что такое современная драматургия, где обязательно должна быть доля сатиры, критики, то вдруг увидят, что в Казахстане она есть. Но, к сожалению или к счастью, она не поднимает бирюзовые флаги и не кричит, что у нас все зашибись, все на мази!

С другой стороны, театры – они же почти все государственные. А для любого государства театр и другое искусство являются инструментом пропаганды и управления страной. Поэтому современные академические театры просто не могут себе позволить поставить нечто эдакое. И это правильно!

– Правильно?!

– А представь себе, что у нас нет академического искусства, один только андерграунд. Но он ведь не может существовать сам по себе. Должен быть выбор. Тот же андерграунд живет только потому, что есть с чем сравнивать. Я прихожу в академический театр и говорю себе: “Я больше туда не пойду!”. И делаю свой выбор. Я верю в то, что в Казахстане будут развиваться частные, негосударственные структуры – галереи, киностудии, театры, и тогда будет соблюден баланс.

– Но все сейчас сказанное не означает, что академический театр не имеет права поставить современную вещь. Конкретный пример: твою “Слепую Веру” академический театр мог бы поставить?

– (Долгая пауза.) Нет. Нельзя такие вещи ставить академическим театрам. Если бы я был, например, художественным руководителем театра имени Ауэзова, то просто не разрешил бы постановку.

– А того же “Абая IV”?

– Что касается “Абая IV”, я бы сделал все, чтобы проект состоялся. Потому что “Абай IV” – гениальная пьеса для академического театра и должна идти именно там. В ней очень просто и одновременно точно и тонко прочувствована грань между отношением обычного нормального человека к образу Абая и созданием идола.

О вешалках и презервативах

– Я, кстати, помню, как ты полтора года назад говорил Телибекову примерно то же самое. Закончишь “Слепую Веру”, возьмешься за “Абая IV”?

– Если бы я взялся за эту пьесу, то никогда не стал бы ставить ее в театре. Я бы сделал 2D-мультик в формате “Южного парка”, который бы разошелся по сотовым телефонам и в Интернете. Потому что сегодня заставить молодого человека пойти в театр – это все равно что сказать: “Приходи – я на тебя паутину надену и покажу чудовище из чулана”.

За все время существования театров в Казахстане никто не озаботился тем, чтобы у них был новый зритель. Туда ходят, чтобы девушку потом не стыдно было в постель затащить: вот шоколадка, вот театр, вот презервативы. А что там в театре происходит, о чем с тобой хотят поговорить, это не интересует. В том числе и потому, что театр перестал искать собственного зрителя. Проблема не в авторах, проблема в том, что театрам наплевать, кто к ним приходит.

Театр не должен начинаться с вешалки. Он должен начинаться из сердца, из головы. Я встречаюсь с директорами различных театров, они говорят: “Мы такой ремонт забабахали! У нас все в мраморе-граните!”. Я спрашиваю, сколько вы на него потратили? Они отвечают, столько-то и столько-то. А этих денег хватило бы на приглашение 10 суперпродвинутых режиссеров, сделавших бы 10 постановок, которые подняли бы уровень театра на 10 ступеней выше.

Деньги в стране есть. Вопрос в том, в вешалку ты их вложишь золотую или в то, что в действительности есть театр. Это не стены, не прожекторы – это твой коллектив, люди, которых мы в Казахстане теряем.

Я – казах

– А у тебя после ухода из DTA не было желания уехать?

– Я – казах. Понимаешь? У меня было желание уехать откуда угодно, но не отсюда. Может, потому, что детство и юность я провел на Севере, а Алматы – первый город, где я согрелся. Я люблю сюда возвращаться, испытываю при этом невообразимое чувство комфорта.

Еще знаешь, наверное, в чем причина… У меня нет своего дома, квартиры. Два года назад я подумал: “Разве я не кочевник?”, и решил каждый месяц снимать новую квартиру в разных районах Алматы. Попутешествовал прилично, и раза 3–4 получалось, что снимал квартиру неподалеку от мечетей, где рано утром начинают громко читать молитву. И хотя я не мусульманин, у меня было ощущение, что я дома.

– У тебя “Слепая Вера” в ящике сколько пролежала?

– Два года. Но только потому, что я творчески был совершенно фригиден. Я не могу рожать спектакль за спектаклем. Я был не готов. Сейчас же я на время ушел из рекламного бизнеса, потому что не нашел в себе сил на совмещение. Вместе со мной ушла команда, которую не устраивает обрабатывать мелких клиентов с их прибамбасами вроде “Сделайте нам, как в Москве!”.

Наша аудитория – Интернет

– Когда ты мне говорил, что в проекте “The телелюди & слепая Вера” главное отнюдь не спектакль, а диск с музыкой к нему, это тоже был медийный ход?

– Да, но мы ведь вынуждены какие-то ходы искать. Я тебе точно говорю: никого на “Ой, в театре что-то новое!” сегодня не купишь. Выйди на улицу и спроси любого: “Хочешь пойти в театр?”, первая реакция будет: “Бесплатно?”.

– А ты себе четко представляешь своего зрителя?

– Те люди, которые нам интересны, сегодня живут в Интернете, поэтому и мы туда вышли. Это люди, которые ищут что-то новое. А сейчас, если ты ищешь что-то новое в медиапространстве, ты делаешь это в Интернете.

– И ты думаешь, эти люди пойдут в театр, а не подумают: “Потом скачаю и посмотрю”?

– Если у них ножки совсем атрофировались, то мы выложим спектакль в Сеть, и они увидят нас по Интернету.

– У тебя в проекте задействованы звездные по казахстанским меркам люди. Сложно было собрать их всех вместе?

– В этом проекте вообще нет ничего простого. Но нам всем радостно. Прежде всего оттого, что мы чувствуем, что не зря это делаем, не зря устаем и преодолеваем все сложности. Главное не в том, чтобы зал похлопал, мы поклонились, а чтобы мы сказали: “Это был шанс высказаться, и мы его использовали!”.

Дмитрий МОСТОВОЙ, Иван БЕСЕДИН (фото)