Пищики. Владимир Рерих о петухах, обезьянах и самом главном

В Берлине, года три назад, забрел в писчебумажную лавку. До ее закрытия оставалось минут десять. Продавщица с линялой вежливостью кисленько осведомилась: я могу помочь? Мне требовалась авторучка. Не обычный кугельшрайбер (кугель – это шарик), а гелевая, пишущая черным. Работница стала черкать на куске картона, перепробовала штук пять, но все было фиолетово. Она растерянно пожала плечами, вид у нее был виноватый. Желая приободрить даму, я схохмил: “Нет черных? Неужели все в Африку уехали?”.

Что с нею сталось! Ее глаза сделались круглые, как свинцовые кугели самого крупного калибра. Женщина всплеснула руками, то ли взрыднула, то ли всхохотнула, шлепком зажала свой рот ладонью, чуть присела и, как кенгуру, ускакала от меня в подсобку, не то прыская, не то сдавленно всхлипывая.

Наблюдая эти дивные антраша, я доподлинно почувствовал, как сильны в немцах внутренние запреты, как отрегулировано их речевое поведение. Нельзя, и всё тут. Не принято. Насмешливо отзываться о людях иного обличья – неприлично. Возможно, этой даме моя второсортная хохма даже понравилась. Бывает, и безукоризненная леди с дистиллированной нравственностью порой сладко вздрогнет, услышав сальность от подвернувшегося хама. Но виду она не подаст.

Допускаю, что в этой писчебумажной сценке сработало отягощенное прошлое Германии, чувство вины, свойственное большинству немцев. Даже сейчас, когда в страну хлынул селевой поток беженцев, подавляющее большинство федеративных граждан склонно, украдкой вздыхая, мириться с этим явлением природы, утешая себя добродетельным состраданием. И это искренне. Из всех, кого встретил, с кем говорил об этом, самые непримиримые были наши. Переселенцы. От них доставалось всем: сирийцам, туркам, грекам, арабам, полякам, евреям и более всего фрау канцлерин, которую они называют не иначе, как “Мелькерша” – с добавлением крепко посоленных выражений.

Эти люди приехали из тех краев, где этнические клички всегда были в ходу. Русские были кацапы, украинцы – хохлы, белорусы – бульбаши, прибалты – чухна, все азиаты – чурки, все кавказцы – цитрусовые, все немцы – фашисты, а евреи – жиды. Это проговаривалось открыто, но на приземленном уровне: в застольных анекдотах, полушутя, дружески, как правило, без обид. Правда, из этого трепа все же выглядывало иногда нечто настораживающее. В армии, к примеру, дело порой принимало рукопашный оборот. Но в печати, на телевидении такое словоупотребление было исключено. Не потому, что цензура, нет. Просто люди ощущали неприличность и, главное, опасность таких высказываний. Что-то их останавливало. Меркель призвала беженцев уважать законы и ценности Германии

Однако не стоит приписывать это свойство лишь обитателям одной шестой части суши. Где угодно можно встретить нечто подобное. Вообще, этнический миф, как витрина, всегда состоит из двух сторон, парадной и обратной, где приклеено прозвище, кликуха, погоняло. Французы элегантны, знают толк в еде, вине, женщинах, но они “лягушатники”. Немцы педантичны, аккуратны, склонны к философствованию, но они – “колбасники”. Итальянцы природные эстеты и артисты, но – “макаронники”. Англичане – высокомерные и чудаковатые снобы. Русские, разумеется, пьяницы, но с открытой нараспашку душой. Даже внутри больших этнических групп, сложившихся в нацию, есть свои деления и предпочтения. Скучный и прижимистый шваб – это вам не лихой и надменный баварец. Житель Бостона – это вам не обитатель Аризоны. При этом важно, белый это аризонец, черный или индеец. Француз из Лотарингии не идет в сравнение с гасконцем. Любой казахстанец знает, что аргын и адай – не два сапога пара.

2.

…Однажды я спросил знакомого деда Муслима, какая разница между балкарцами и карачаевцами? Это же один народ, у них один язык! Он покряхтел и ответил: “Вот, представь, сидят на лавочке возле дома два старика, карачай и балкар. И вдруг идут по улице девки, молодки. Балкар брови приподнимет и тут же опустит. Дальше спит. А карачай начнет сидя танцевать, задницей туда-сюда елозить, что-то там выкрикивать, пальцами щелкать. Вот такая разница!”.

Мне было 15 лет, когда я приехал на Кавказ, встретился с отцом. Мне он показался говорливым и хвастливым. Но среди его друзей был Анвар, его я сразу зауважал. Несуетный, немногословный, на Ефима Копеляна похож. А за спиной у него все шептались: бедный, бедный Анвар! Надо же, абазинку в жены взял! Будто он женился на гадюке. Я спросил отца, почему нельзя брать в жены абазинок? “Э-э-э, – ответил он. – Что тут непонятного? Нельзя, и все тут!”.

3.

Ну, это все дела житейские, страсти сердечные, а есть еще тараканы запечные – вот о них подробнее.

Я с неподдельным уважением отношусь к изобретению Марка Цукерберга и не понимаю, почему этот юноша до сих пор не удостоен Нобелевской премии. Его стараниями более миллиарда человек вовлечены в галактических размеров речевое облако, которое дает людям невиданные и неслыханные возможности. Маяковский писал когда-то: “Улица корчится безъязыкая, ей нечем кричать и разговаривать”. Всё, больше не корчится. Кричит и высказывается. Еще как! Однако, как все великое, “Фейсбук” опасен. “Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй”. Это про него, и лучше не скажешь.

Вход туда свободный и бесплатный. Контролировать его сложно. Запретить невозможно.

Это странная смесь новгородского вече, коммунальной кухни, философского симпозиума, ярмарки тщеславия и пьяного базара, переходящего в драку. Огромное торжище, куда любой может принести то, что у него есть. Половозрелые девицы тащат туда свою яблочную скороспелость, пожившие дамы – кошек и собак, ими “Фейсбук” просто провонял. Несостоявшиеся литераторы выкладывают (какое торговое слово, кстати) свои опусы, диванные мыслители – трактаты по улучшению Вселенной, домашние хозяйки – еду, кустарные целители – рецепты долголетия, молодожены показывают белозубое счастье, пожилые супруги предъявляют внуков и правнуков, доморощенные политологи пугают концом времен, юмористы делятся столетними анекдотами – жизнь! Во всех видах и формах. Народ не помалкивает, он верещит, нудит, зудит, ругается, сообщает, докладывает, отслеживает, вопрошает, злословит, грозит, увещевает – власть помалкивает. Ей не к лицу. Начальникам некогда сидеть в “Фейсбуке”. Только Трамп с Медведевым изредка пописывают в “Твиттере”.

Ветки дискуссий произрастают из авторского семени, которое почему-то называется пост. Пост сдал, пост принял. Или не принял. На ветки эти садятся разные птахи. Воробьи, зяблики, синички, голуби сизокрылые и шизокрылые, сороки, вороны, говорящие попугаи, колибри и даже курица обыкновенная найдет там себе насест, где, безостановочно кудахча, снесется золотым словесным яйцом. Не брезгуют посетить эти кущи и жилистые бойцовские петухи с драными шеями. Они мнят себя коршунами и норовят заклевать всех.

Этих петухов становится заметно больше. Голосят они все громче. У них не трели, не посвист, не рулады, не щебет, не теньканье, не токование. У них в горло вставлен пищик, как у ярмарочного Петрушки. Этот пищик визжит хриплым дишкантом. Поэтому драные петухи не говорят, а удушливо вскрикивают, давятся фальцетом. Словарь их беден, но убого выразителен: “нацик”, “укроп”, “фашик”, “ватник”, “рашка” – ряд продолжается. Это их феня, и они вовсю по ней ботают. Их уже ничего не останавливает, бусинки их глаз налились кровью.

Национальная принадлежность этих пищиков не имеет никакого значения. Они с кроличьей быстротой плодятся и размножаются везде, в любой точке планеты. Имя им легион и маленькая тележка.

4.

Вот что важно понять.

Мы простодушно верили, что человеческая цивилизация развивается по восходящей – не только численностью, не только технологически или эстетически, но и нравственно. То есть мы становимся добрее, душевнее, чище, нас покидают ожесточение, злоба, зависть, похоть, гордыня, корыстолюбие, способность к подлости, коварству и убийству. Подозреваю, что все это величайшее заблуждение, в тумане которого проходит наша броуновская жизнь. Просто мы, ныне живущие, угодили в просвет между грозовыми тучами, из которых всегда идет кровавый дождь. Наша действительность была когда-то опалена чудовищным взрывом, но спаслась, укутанная защитным слоем инверсионных облаков, где, как ни странно, теплилось некоторое время подобие нормальной человеческой жизни. Однако этот слой на глазах истончается, превращается в озоновую дыру, сквозь которую уже видна обугленная планета, куда нас так неотвратимо несет, и по которой бродит, нас ожидая, “чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй”. Это наша Земля, и это чудище – мы, только миллионы лет назад. Оно возвращается в нас. Обезьяна приходит со своим черепом и предлагает его нам в обмен на нашу голову. И многие соблазняются, напяливают на себя скалящийся шлем и тут же начинают делить людей на иудеев и эллинов. Все опять повторится сначала.

Вот о чем хрипят драные бойцовские петухи, слетающиеся на наши благонравные ветки. Как там, в Евангелии? Три раза пропоет кур, и мы отречемся от человеческого в человеке. Можно ли этому противостоять? Не знаю, не уверен. Есть какой-то зловещий изъян в проекте Homo sapiens. Не исключаю, что он наскучил Господу, и он забросил его куда-то на периферию Вселенной, откуда хоть три года световым лучом лети, а все одно никуда не доедешь.

Что делать? Тоже не знаю. Но можно хотя бы вырвать из своей глотки этот паскудный пищик, который зреет там у каждого, подобно раковой опухоли. Изблевать его из уст своих – прямо в морду обезьяне, которая считает себя нашей вечной хозяйкой.

Коль уж всё пришло к концу.

Алматы