На крутых берегах Пянджа

– Ты не смотри на ворота – это дань времени, не более того, – улыбчивые дарвазцы наперебой зазывают гостя в дом. – Испокон веков не было у нас засовов. Да и сейчас они не нужны.

Дальнобойщики, торговцы, путешественники, оказавшиеся на таджикском Памире, – они никогда не задумываются о том, где будет ночлег. Конечно, в Дарвазе! Традиции гостеприимства здесь все так же сильны, как и столетия назад.

На рассвете, поднявшись с курпачей – лоскутных матрасов и выйдя на пьянящую свежесть, увидите зрелище поразительное: уже в 5 утра вся женская сборная хозяйского дома вместе с соседками – в строю: тихонько (пусть городской гость выспится!) разделывают во дворе десятки индюков и кур, потрошат барашков и месят тесто. И так – ежедневно. Робкие бормотания гостя, что­де он боится за сохранность тутошнего поголовья, в расчет не берутся.

Золото под ногами

Сказать так про плодородные недра Памира – не погрешить против истины. Идешь по обочине обычной асфальтированной дороги – и любуешься выходящими жилами сурьмы и кварца (непременного спутника “желтого дьявола”). Да и сами камни – загляденье: кажется, копнешь чуток – и наткнешься на нечто драгоценное. Ну или хотя бы полудрагоценное!

Впрочем, вы и сами из школьных уроков географии знаете, чем славится Памир. Единственное, что огорчает жителей таджикской стороны Пянджа, так это то, что на их территории жилы только берут начало. А самые урожайные месторождения прямиком уходят в соседний Афганистан. Хотя афганцы добром этим щедро делятся – в обмен, конечно, на “зеленые” бумажки. И в обход блюстителей закона (которые, к слову, не особо ретиво тот самый закон блюдут).

– Вот тут происходит иногда бартер, – показывает Игорь, так на русский манер переиначил себя местный житель Икром. – Афганцы привязывают к резинке изумруд или рубин и швыряют через реку. Так же деньги с этой стороны им доставляют. Правда, бывает, что не рассчитают. И прощай тогда и камень, и деньги. Помню, как рыдал один неудачник – чуть в Пяндж с горя не кинулся...

Моя граница меня бережет

Прогулки в этих местах – не для слабонервных. Но нам повезло с попутчиком, Сухробом. Балагур был еще тот, и если б не его байки, страшно было бы ехать на уазике (в котором все было на “крепкой таджикской сварке” – скотче да проволочках). А под окном – пропасть с горной рекой, в которой периодически попадались останки упавших грузовиков, над окном – нависающие скалы.

– Не видишь, племянника Путина везу в гости! – Сухроб важно дул щеки на одном из погранпостов. Вопрос об отсутствующей в иностранном паспорте регистрации тут же снимался. “Передай привет Джамшеду. Скажи, от полковника Хошрамова”, – высовывался Сухроб в окно на другом посту. Шлагбаум тут же поднимался: “Джамшед в увольнении”.

Через минуту выяснялось, что никакого Джамшеда наш попутчик не знал, просто на шлагбауме начертали “Джамшед­2008”. Свеженький, значит, служивый, впросак не попадешь. Но самое неожиданное случилось во время привала. Останавливаемся на берегу реки, раскладываем остатки кур­индюков, заботливо врученных хозяевами, лепешки. И тут идет патруль, глядят в бинокль вдоль Пянджа, нарушителей высматривают. Повторилась та же история с племянником Путина. “Брат, вы ж сейчас до части дойдете, передайте по рации, чтоб нам тут дозор организовали, все­таки большой человек в гостях, не дай бог, с того берега стрельнут”. И сигарет пару штук вручил.

Ровно через полчаса доходит до нас следующая пара солдатиков – и прямиком в секрет. Схоронились за камнями, винтовки наизготове, пасут. Отвлеклись только на поднесенную нехитрую трапезу из птичьих остатков. И долго дивились тому, как “племянник Путина” дурачился на кем­то брошенном и уже разваленном тракторе, выплясывая и горланя советские песни, совсем не заботясь о недавнем противостоянии шурави и моджахедов. Последние, кстати, находились всего в 50 метрах – по ту сторону серой реки.

Впрочем, таджикские погранцы не особо настроены против афганцев. И дело не только в том, что на том берегу много таджикских родственников, принудительно разделенных сразу же после начала войны. Даже не будь кровного фактора, кажется, пограничники будут закрывать глаза на все. Про контрабанду тут говорят спокойно. А кому с ней бороться и ради чего? Патриотизм в котелок не положишь, каши не сваришь.

А каши служивым не хватает ой как сильно! Едешь мимо тщедушных дозорных – у тех в глазах невыносимая тоска при виде сигарет и лепешек с водой. Бывалые дальнобойщики всегда берут с собой лишние бутыли с водой и хлеб с махоркой – одаривают бедолаг. Разве может думать об отпоре криминалу тот, у кого в желудке – оперные рулады? Погранзаставы на Памире – в жутчайшем состоянии. Глинобитные, черные внутри от сажи, хижины больше смахивают на сараи, но никак не на казармы. Нет света, нет дизеля, нет продовольствия, нет воды – она течет самотеком по арыку из ближайшего кишлака, только портянки полоскать, для питья непригодна…

Одних – губят, других – спасают

В Хороге мне рассказывали с гордостью, что нынче куда меньше наркоманов на Памире.

– Куда делись? – спрашиваю.

– Большинство померло, а другие занялись бизнесом, – отвечает мне местная журналистка.

– Из Китая товары тягают? (Через Хорог идет трасса в Китай, недавно открытая на радость местному люду, тут же принявшемуся за строительство и распробовавшему дешевую, не в пример казахстанской, муку.)

– Да нет, наркотики в город возят, – простодушно отвечает.

Такому перестаешь удивляться уже на въезде в центр – прямо в лицо всякому с городской стены смотрит некий Алеша­горбун – боевик с труднопроизносимым таджикским именем, переделанным на славянский манер, в годы жестокой междоусобицы делал на наркотрафике звездные деньги. Излишек вкладывал в мечети и кормил нищих. За это Алеша­горбун причислен чуть ли не к лику святых: спасал людей, мол.

– Десяток спас, а тысячи угробил опием?

– Ну и что… Спасал же…

Рояль в горах

Повели нас в настоящий памирский дом. Сооружение уникальное: над входом – крутые завитушки огромных рогов, отпугивающих зло, пять деревянных колонн, символизирующих Марьям и ее детей. Кстати, эти колонны – единственное, что визуально разграничивает большую комнату на зоны – женскую (традиционно возвышенную и со встроенным котлом для варева), мужскую, для новобрачных и детей. В потолке – оригинальной формы окно, небольшое и единственное.

Вот в таком доме и обнаружился… рояль. Черный концертный великан стоял, заставленный искусственными цветами и многочисленными рамочками с фотографиями. Сын хозяина откинул крышку и специально для гостей потревожил расстроенный инструмент.

– Как он к вам попал? Как смогли довезти?

– Купили. За три тысячи баксов во время войны.

– Э­э­э, странное вложение денег… Можно же было купить куда более полезные вещи за такие деньги!

– Захотелось, – пожимает плечами Рашид. – Афганец один из Одессы вез к себе. Сначала на корабле, потом поездом, потом мы везли… Потому что афганец уже не мог через границу пройти.

Уже в Душанбе мне, смеясь, назвали истинную цену покупки инструмента – смело делите на десять.

Настоящий Памир

Это вовсе не Дарваз, первым встречающий вас на пути из Душанбе после жуткого серпантина над Пянджем. И не соседний Ванч. Вот следующие за ними районы – это уже знаменитый Памир, со своим наречием, которое не понимают таджики, со своими жилищами, со своими нарядами и религией. Тут не мусульманство, а исмаилизм. И чтут ныне здравствующего Ага­Хана, активно помогающего сородичам не просто выжить в современных реалиях, но и жить достойно. Когда проходит его ежегодное обращение к народу – все окрестные кишлаки пустеют, все собираются на громадном стадионе в Рушане, где устанавливают огромный плазменный экран, выкупают заранее спутниковый канал, по которому транслируется обращение, и радуются, что есть на земле этот имам, строящий больницы и школы, везущий гуманитарную помощь и многое другое. Нет мечетей – не считают нужным показывать на людях свою святость или несвятость: помолились в душе – и ладно.

Женщины на Памире – сила грозная: фактически тут матриархат. Нет в горных дамах робости и смирения: захотела – прогнала мужа, захотела – пошла служить на КПП. И пусть кто попробует перечить!

Между прочим, ходят памирки во вполне европейских одеждах (кишлаки иной раз выглядят современнее Душанбе). В Хороге, например, сплошь девицы в маечках и джинсиках. Молодежь независимо от пола не чурается пить пиво на улицах.

Отличий от прочих граждан Таджикистана столько, что памирцев откровенно недолюбливают. Они здесь – сродни габровцам или чукчам, про которых слагают анекдоты.

Но самим памирцам нет никакого дела до чьей­то зависти и насмешки. Они просто живут своей традиционной жизнью и – если что – рубят насмешника аргументами вроде “зато почти вся таджикская интеллигенция – из наших”. Говорят, сама здешняя природа благословляет на особые таланты. И, побывав на Памире, с этим не поспоришь.

Татьяна ОРЛОВА