Чтобы помнили: как казахстанцы пережили страшную блокаду в Ленинграде

Я растерялась, не зная, как объяснить маленькому ребенку, что же это значит. "Блокада – это очень страшно", – попыталась я донести до сына, а в голове – слова-то какие жуткие: “блокада”, “блокадник”… "Кстати, твой прадед был блокадником". Тут же на меня обрушился шквал вопросов: “А кто это, а почему блокадник, а зачем он там был?”.

Мой дед – Александр

Иванович Золотых – был блокадником. Не любил он говорить про то время, был скуп на рассказы. Что-то вытянуть из него можно было разве только, когда он был выпивший. Да и то голос дрожал, и дед уходил курить одну сигарету за другой. Меня всегда поражало – с какой тщательностью за обедом он собирал даже самые маленькие крошки хлеба со стола. Он аккуратно складывал их на блюдце и кормил воробьев. Ни одного кусочка хлеба не оставалось в нашем доме испорченным или засохшим. Дед делал сухарики, но никогда не выбрасывал даже маленький кусочек хлеба.

Он приехал в Ленинград из Рязанской области, деревни Веселково на лето к тетке. Это было в 1941 году. В июне началась война, а следом, в сентябре – блокада. Почти все 900 дней 13-летний подросток провел в голодном, изможденном, разрушенном городе.

Я рассказываю ребенку про голод. Сын не понимает, как это: столько времени практически ничего не есть? “Ну что-то же они ели?” – не унимается он. Я отрезаю кусок хлеба – примерно 125 граммов. Вот. И это на целый день. Пытаюсь объяснить ребенку, что такое мучная пыль, которую соскабливали с обоев. А в начале блокады ели кошек, собак, птиц, крыс…

Дед рассказывал, как выглядел блокадный хлеб. Он был почти черным, муки в нем практически не было. Взвешивали даже крошечки, которые падали при его нарезке. Ровно 125 граммов. Но эти граммы нужно было еще получить. Очереди занимали с вечера. Многие не переживали ночь. Переступая через трупы, люди шли и получали по карточкам хлеб.

В доме, где жила тетка (муж её ушел на фронт добровольцем и пропал без вести), двое её маленьких детей и мой дед, в то время было еще несколько семей. К концу блокады в живых осталось всего несколько человек.

Тетка не пережила суровой зимы 41-го. Тринадцатилетний пацан, который от истощения и слабости сам еле передвигал ноги, взвалил тело родственницы на санки и повез к реке. Там дежурили двое стариков, специально были выдолблены лунки во льду. Когда подвозили очередные санки с умершим, было единственное слово: “Прощайтесь!”. Трупы багром заталкивали под лед.

Дед остался с двумя детьми – трехлетним Вовой и годовалой Людочкой.

На его глазах умирали соседи, знакомые, друзья, взрослые и дети. Умирали в квартирах, шли и замертво падали на улицах. В городе хозяйничала смерть. За 900 дней погиб почти миллион человек. “Это сколько?” – ребенок не может представить себе такую цифру.

– Это примерно столько же людей, сколько в 5 таких городах, как Актау, – ответила я.

Чтобы прокормить себя и двоюродных брата и сестру, дед подрядился помогать блокадному городу, пока были силы.

По ночам он с такими же детьми, как и сам, лазил по крышам домов и сбивал багром “зажигалки”. От этих зажигательных бомб, которые фашисты сбрасывали тысячами, мог загореться дом.

Поэтому нужно было вовремя их потушить, сбрасывая в снег или засыпая песком. Почти в самом конце блокады его, Люду и Вову вывезли. На тех самых грузовиках, которые все видели в фильмах военных лет.

Дорога жизни. А сколько жизней она забрала? В колонне был с десяток машин, на них ехали дети и женщины, раненые и уже умершие в пути. Грузовик, на котором ехал дед, проскочил. Следующий на его глазах вместе с людьми ушел под воду – его с воздуха обстрелял фашистский “мессершмитт”. До другого берега Ладоги добрались уже спокойно. Младших сразу забрали в детский дом (забегая вперед – они выжили, а после войны их забрали родственники). На миллиметр от смерти: воспоминания блокадницы

Но для деда дорога домой только начиналась. На перекладных он добрался до Рязани, а оттуда подросток зимой по снегу, измученный голодом и холодом, прошагал до родной деревни пешком еще 15 километров. На подходе к селу его заметил волк, который шел за ним почти по пятам, но не тронул. Кстати, с волками связана и еще одна страшная история, которая произошла уже после того, как дед вернулся домой. Во время войны жил в деревне Веселково дядя Коля, который работал дрессировщиком в рязанском цирке. От голода умерла львица, оставив маленького львенка. Его-то и привез в деревню дядя Коля. Чем он его кормил – история умалчивает, но дед рассказывал, как однажды ночью переполошилась вся деревня. Жители услышали жуткий вой и борьбу.

Выскочив, соседи увидели, что на снегу лежали 5 волков и львенок, который до последнего защищал людей. Оплакивали зверя всей деревней.

…Дед дошел до дома. Мать ставила опару. Изголодавшийся мальчик стал жадно есть дрожжи. Насилу отобрали. Из-за раздувшегося от дрожжей живота дед чуть не умер. Врачи буквально вытащили его с того света.

В родной деревне дед работал трактористом, а в 60-е годы переехал на полуостров Мангышлак, в тогда еще город Шевченко (сейчас Актау). Здесь до пенсии работал аппаратчиком на Мангышлакском атомном энергокомбинате. Вот уже 12 лет прошло, как мой дед ушел из жизни. Он больше ни разу не побывал в Ленинграде – слишком болезненны были воспоминания.

И пусть пока сын не совсем до конца понимает слова “блокада” или “блокадник”, не может понять детским умом, что такое голод, война, и, показывая на грузовик на экране телевизора, наивно спрашивает: “А в каком из них мой прадедушка сидит?”, я уверена, что историю семьи, историю моего деда, пережившего 900 дней страшной трагедии, он не забудет и расскажет её когда-нибудь своим детям. Чтобы помнили…

АКТАУ