Парламентские реформы рассматриваются как ключевой элемент политической модернизации, поскольку они затрагивают баланс ветвей власти, избирательную систему, партийное представительство и механизмы парламентского контроля. В этом контексте особый интерес представляет изучение стран с однопалатными парламентами. По данным Межпарламентского союза почти каждая страна в мире имеет ту или иную форму парламента. Парламентские системы делятся на двухпалатные и однопалатные. Из 188 национальных парламентов в мире 81 являются двухпалатными, а 107 — однопалатными[1]. Однопалатные парламенты, как правило, встречаются в странах с унитарной формой государственного устройства, таких как Новая Зеландия и Люксембург. Их изучение важно для понимания механизмов эффективного законодательного процесса, особенностей распределения полномочий и потенциала для упрощённого, но при этом прозрачного и подотчётного парламентаризма.
В европейских странах парламентские реформы, как правило, проводятся постепенно и опираются на высокую институциональную зрелость политической системы. Эти изменения редко носят радикальный характер и ключевую роль в этом процессе играют политические партии, а также широкая общественная дискуссия. В частности, Конституция Норвегии является второй по возрасту действующей конституцией в мире[2].
В Норвегии частичная форма двухпалатности была впервые введена в 1814 году. Четверть избранных депутатов парламента должна была заседать в качестве верхней палаты (Лагтингет). Эта модель была упразднена в 2009 году, поскольку верхняя палата нередко характеризовалась как «псевдо-верхняя палата».[3]
Так, деление Национального собрания на две палаты основывалось на стремлении обеспечить более тщательное обсуждение законодательства; ослабление роли верхней палаты — по сравнению с Великобританией и США — частично было продиктовано желанием избежать ситуаций, когда разногласия между палатами приводят к блокированию законодательного процесса, а также особенностями социальной структуры Норвегии.[4]
Однако в 2009 году Норвегия официально перешла к однопалатной модели, поскольку разделение на палаты утратило всякое значение. В то время как в традиционных двухпалатных системах обычно существует различие в распределении власти между палатами, норвежская модель была устроена таким образом, что баланс сил в обеих палатах полностью отражал баланс сил в парламенте. Как и в других странах Северной Европы, в Норвегии действует ряд парламентских комитетов, каждый из которых отвечает за свою сферу и готовит вопросы для пленарных заседаний — при этом партийное представительство в них также пропорционально. Практическим последствием этого стало то, что все политические споры фактически завершались ещё до того, как законопроект попадал в Лагтингет: сначала на уровне комитетов, затем в Одделстингете. В результате Лагтингет утратил всякое реальное влияние. Если член комитета одновременно входил в Лагтингет, он фактически исключался из участия в пленарных дебатах, где обладал бы наибольшей экспертизой и интересом к рассматриваемому вопросу, поскольку заседания верхней палаты проходили без каких-либо обсуждений или голосований.
Чтобы компенсировать утрату двойных дебатов, которые должны были обеспечивать две палаты при рассмотрении законопроектов, Конституцию изменили: теперь для принятия закона требуется как минимум два обсуждения, проводимых с интервалом не менее трёх дней, и законопроект должен быть принят дважды[5].
В нынешнем виде норвежская система схожа с сильными однопалатными системами Новой Зеландии и Люксембурга, а также со шведским Риксдагом, датским Фолькетингом, исландским Альтингом и финским Эдускунтой. Во всех пяти североевропейских странах число депутатов парламента является довольно высоким по сравнению с численностью населения. В Норвегии, Швеции и Финляндии это частично объясняется тем, что относительно небольшое население расселено на обширных географических территориях. В результате требуется больше мест в парламенте, чтобы обеспечить справедливое представительство различных регионов страны[6].
В целом, вышеуказанные страны обладают особой парламентской культурой, характеризующейся консенсусом и сотрудничеством между партиями. Их парламенты продолжают оставаться влиятельными институтами, несмотря на общую тенденцию к усилению роли исполнительной власти.[7]
Политический консенсус и сотрудничество между партиями достигаются различными способами, что формирует парламентскую культуру, ориентированную на переговоры и прагматическое решение проблем:
- министерства меньшинства: с начала XX века правительства меньшинства являются наиболее распространённой формой власти в Дании, Норвегии и Швеции. Это означает, что правительство обычно должно опираться на более широкий идеологический блок либо центристско-левых, либо центристско-правых партий. Такая практика закрепила традицию парламентского урегулирования политических вопросов и способствовала формированию культуры принятия решений через парламент;
- постоянные комитеты: постоянные комитеты занимают сильные позиции во всех странах Северной Европы и выступают значимыми аренами для выработки политики;
- партийная культура: политика проводится через идеологически профильные политические партии, при этом дисциплина внутри партий остаётся высокой;
- физическая структура: необычно, но в Норвегии и Швеции порядок рассадки в парламенте определяется не партийной принадлежностью, а региональной принадлежностью депутатов, тогда как в Исландии рассадка определяется случайным жребием.
- парламентские комиссии: отличительной чертой североевропейского парламентаризма является институт парламентских комиссий, часто включающих технических экспертов и представителей заинтересованных групп, не являющихся членами парламента. Эти комиссии обычно занимаются подготовкой отраслевых политик.
Северные законодательные собрания являются примером «работающих парламентов», уделяющих меньше внимания функциям дебатов и контролю за деятельностью правительства. Рабочий характер парламента подчеркивается введением системы парламентских заместителей во всех странах Северной Европы, за исключением Финляндии: они выполняют функции представителей, когда основные депутаты не могут присутствовать на заседаниях.[8]
В целом европейский опыт демонстрирует, что парламентские изменения здесь развиваются преимущественно эволюционно, в рамках институционально закреплённых процедур, с акцентом на экспертность и правовую обоснованность.
В ряде азиатских государств парламентские реформы проводят более централизованным образом, чем в Европе или на постсоветском пространстве. Здесь доминирует подход, при котором ключевые решения принимаются исполнительной властью и профильными экспертными структурами, а общественная вовлечённость ограничена формальными консультациями или минимальным уровнем диалога.
Южная Корея демонстрирует пример модернизационных реформ, ориентированных прежде всего на совершенствование институтов и партийной системы. Хотя изменения проходят через Национальное собрание, импульс к реформированию обычно исходит от правительства или президентской администрации. Общественные обсуждения проводятся, но не играют решающей роли в формировании политического решения. Главный акцент делается на усиление эффективности парламентского процесса и повышение конкурентности партий[9].
В Японии реформы также следуют технократической логике. Основной целью является совершенствование управленческих механизмов и адаптация парламента к меняющимся социальным и экономическим условиям. Массового общественного обсуждения в привычном европейскому наблюдателю виде здесь нет: публичный консенсус достигается через устойчивые бюрократические практики и политическое взаимодействие между основными партиями[10].
Таким образом, азиатская модель парламентских реформ отличается сочетанием централизованного принятия решений, экспертной проработки и ограниченной вовлечённости общества. В отличие от постсоветского пространства, реформы здесь обычно не вызываются политическими кризисами, но и не предполагают широкого общественного участия, характерного для некоторых демократических моделей. Они представляют собой процесс институционального усовершенствования «сверху-вниз», где устойчивость и управляемость ставятся выше публичной дискуссии.
В постсоветском пространстве парламентские реформы зачастую возникают как ответ на политические кризисы, смену властных элит или глубокие общественные потрясения. В отличие от европейских государств, здесь редко наблюдается постепенность и технократичность: реформы, как правило, носят реактивный характер и тесно связаны с борьбой политических сил за влияние.
Так, в Грузии изменение парламентской модели и переход к более пропорциональной системе стали результатом затяжных политических споров и общественного давления. Конституционные реформы сопровождались массовыми протестами и активным вовлечением международных организаций, что подчёркивает зависимость процесса от внешнего и внутреннего политического контекста. Общественные обсуждения действительно проводились, однако чаще в условиях повышенной политизации и конфронтации[11].
Украина демонстрирует ещё более динамичный и нестабильный характер реформ. Страна неоднократно меняла избирательную систему — от мажоритарной к смешанной и обратно — при каждой волне политического кризиса. Эти изменения практически всегда определялись интересами политических элит, а не долгосрочной институциональной логикой. В условиях постоянной смены власти устойчивые механизмы общественного обсуждения и экспертного согласования часто отсутствовали, что делало реформы инструментом политической борьбы, а не стратегического развития[12].
В Кыргызстане парламентские и конституционные реформы также проводились преимущественно после очередной волны политической турбулентности. Референдумы стали привычным инструментом изменения политической системы, однако их использование нередко происходило в ускоренном порядке, без полноценного обсуждения или экспертной оценки. Это придало реформам импульсивный характер, при котором институциональная стабильность уступала место политической мобилизации[13].
В целом постсоветский опыт показывает, что реформирование парламентских систем в регионе редко строится на концепции институционального развития. Напротив, оно определяется текущими политическими обстоятельствами, конкуренцией элит и потребностью в разрешении кризисов. Это делает такие реформы менее предсказуемыми и менее устойчивыми по сравнению с европейской практикой.
Казахстанский опыт парламентских реформ заметно выделяется в сравнении с зарубежными практиками своей комплексностью, многоуровневостью и акцентом на общественную легитимацию. В отличие от многих стран, где реформирование политической системы происходит в рамках узкого диалога политических элит или под влиянием текущих политических обстоятельств, Казахстан выстроил модель, основанную на широком публичном обсуждении и предварительном консенсусе с обществом.
Одним из ключевых элементов этой модели стало формирование площадок для национального диалога — сначала Национального совета общественного доверия (2019), а затем Национального курултая (2022). Эти институты были задуманы как механизм включения общественности и ведущих экспертов в процессы выработки государственных решений. Именно на этих площадках обсуждались подходы к обновлению политической системы, включая реформирование парламента, перераспределение полномочий и изменения в избирательной модели. Тем самым Казахстан создал межинституциональный формат, позволяющий учитывать мнения не только государственных органов, но и гражданского общества, экспертного сообщества, академических кругов и представителей регионов.
Особенностью казахстанского подхода стало и то, что обсуждение реформ проводилось до внесения соответствующих законопроектов. Такая последовательность — редкость в международной практике. Во многих странах общественное участие ограничивается стадией после появления законопроекта или вовсе отсутствует, предоставляя политическим элитам доминирующую роль в определении содержания реформ. В Казахстане же общественную дискуссию использовали как отправную точку, что позволило сформировать понимание приоритетов, выявить ожидания казахстанского общества и повысить доверие к будущим изменениям.
Важно подчеркнуть, что этот подход носил не эпизодический, а системный характер: общественные консультации сопровождали каждый ключевой этап реформирования.
Такая логика делает Казахстан одним из немногих государств, где парламентские реформы были реализованы «сверху-вниз» не в административном, а в процедурно-открытом смысле: инициатива исходила от государства, но её содержание определялось в ходе широкого обсуждения. Это придаёт казахстанскому опыту особую устойчивость и позволяет говорить о его уникальности в сравнении как с европейскими, так и с постсоветскими и азиатскими моделями.
Ключевой особенностью казахстанских парламентских реформ стало то, что процесс их подготовки и реализации был выстроен максимально открыто и многоуровнево, с акцентом на общественную вовлечённость. В отличие от практики многих государств, где обсуждение реформ ограничено узким кругом политических акторов, в Казахстане была создана широкая национальная площадка для диалога. Появление Национального совета общественного доверия, а затем Национального курултая стало важным шагом в институционализации общественного участия. Эти структуры обеспечили постоянный канал взаимодействия между государством, экспертом сообществом, общественными организациями, НПО и представителями академической среды. Важным отличием казахстанского подхода стало проведение консультаций ещё до появления законопроектов, что позволило сформировать предварительное согласие по ключевым направлениям преобразований. Такой порядок — редкость даже среди развитых демократий, где общественность обычно подключается уже на завершающей стадии реформ.
Определяющим моментом стратегии институциональных пребразований стало вынесение ключевых изменений на всенародный референдум 2022 года. Использование механизма прямой демократии придало реформам особую легитимность, поскольку решения принимались не только политическими институтами, но и всем населением страны. Референдум стал не только инструментом утверждения конституционных поправок, но и способом перераспределения полномочий между ветвями власти, направленным на укрепление парламентаризма и сдерживание чрезмерной концентрации власти. Такой подход резко контрастирует с международной практикой: во многих странах референдумы используются преимущественно по вопросам государственной структуры или территориального устройства и нередко приводят к политической поляризации. Казахстан же применил этот инструмент как средство достижения консенсуса и устойчивости, минимизируя риски конфликта.
Значимым шагом стало и реформирование избирательной системы, приведшее к переходу на смешанную модель с усилением регионального представительства. Введение одномандатных округов восстановило прямую связь между избранниками и избирателями, что позволило учитывать локальные интересы и повысило ответственность депутатов перед конкретными территориями. При этом сохранение пропорционального компонента обеспечило развитие политических партий и их устойчивое участие в политическом процессе. Возможность самовыдвижения и сочетание регионального и партийного представительства создали структуру, которая редко встречается в мировой практике, где страны обычно выбирают либо полностью пропорциональную, либо полностью мажоритарную систему. Казахстанская модель стала попыткой сбалансировать оба подхода в интересах политического плюрализма.
Не менее важным направлением стала реформа системы парламентского контроля и перераспределения полномочий между государственными институтами. Новые механизмы надзора — расширенный институт депутатских запросов, регулярные парламентские слушания и усиленная отчётность Правительства — позволили Парламенту занять более активную роль в политическом процессе. Передача части полномочий по назначению Премьер-министра парламенту укрепили систему сдержек и противовесов. Эти изменения носили системный характер и отражали стремление к формированию более сбалансированной и подотчётной модели государственного управления. В отличие от стран, где реформы ограничиваются изменением избирательной формулы, Казахстан предпринял комплексный пересмотр всей архитектуры взаимоотношений ветвей власти.
Таким образом, сопоставление казахстанских парламентских реформ с опытом постсоветских, европейских и азиатских государств показывает, что Казахстан сформировал принципиально отличающуюся модель модернизации политической системы.
Во-первых, реформы были инициированы не под давлением политического кризиса или смены власти — что характерно, например, для Грузии, Украины или Кыргызстана, где изменения в парламентских институтах становились реакцией на острые политические потрясения. Казахстан же начал трансформацию из позиции стабильности, что позволило выстроить реформы как последовательный, стратегический и долгосрочный процесс.
Во-вторых, казахстанская модель основана на логике широкого общественного консенсуса. В отличие от большинства стран Европы и Азии, где изменения в парламентской архитектуре разрабатываются преимущественно политическими элитами и экспертными кругами, Казахстан выстроил многоступенчатую систему включения общества: Национальный совет общественного доверия, Национальный курултай, открытые обсуждения с НПО, экспертами и гражданским обществом. Ключевым элементом стал референдум как высшая форма публичной легитимации — инструмент, который крайне редко используется для реформ парламента даже в развитых демократиях.
В-третьих, реформы в Казахстане носили комплексный, а не точечный характер. Они одновременно затронули структуру Парламента, избирательную формулу, партийное законодательство, механизмы парламентского контроля и систему сдержек и противовесов. Для большинства зарубежных случаев характерны либо точечные корректировки (как в странах ЕС), либо фрагментарные изменения в рамках политического цикла. Казахстан же проводит системную перестройку всей системы государственного управления.
В-четвёртых, использование референдума как инструмента подтверждения общественного доверия выделяет Казахстан среди других государств. Международная практика показывает, что аналогичный формат применяется крайне редко, особенно когда речь идёт о перераспределении властных функций и реформы парламента. В Казахстане референдум стал не только процедурой одобрения, но и механизмом укрепления политической легитимности и доверия к реформам.
Таким образом, мировой опыт показывает значительное разнообразие подходов к парламентским реформам — от экспертно-технократических (Европа, Азия) до политически реактивных (постсоветское пространство). Казахстанская модель выделяется среди них своей комплексностью, поэтапностью и особым акцентом на общественной вовлечённости. Широкая национальная дискуссия, институты общественного доверия, вынесение ключевых изменений на референдум и сочетание смешанной электоральной модели с перераспределением полномочий позволяют рассматривать казахстанские реформы как пример сбалансированного и легитимного демократического обновления.
[1] https://www.ipu.org/national-parliaments
[2] Rune Slagstad, ‘The Breakthrough of Judicial Review in the Norwegian System’ in Eivind Smith (ed), Constitutional Justice Under Old Constitutions (Kluwer Law International 1995) 81
[3] https://www.scup.com/doi/full/10.18261/ISSN.2387-3299-2019-03-02#AFN68
[4] Markku Suksi, ‘Common Roots of Nordic Constitutional Law? Some Observations on Legal-Historical Development and Relations between the Constitutional Systems of Five Nordic Countries’ in Helle Krunke & Björg Thorarensen (eds), The Nordic Constitutions: A Comparative and Contextual Study (Hart Publishing 2018) 9, 32.
Markku Suksi, ‘Common Roots of Nordic Constitutional Law? Some Observations on Legal-Historical Development and Relations between the Constitutional Systems of Five Nordic Countries’ in Helle Krunke & Björg Thorarensen (eds), The Nordic Constitutions: A Comparative and Contextual Study (Hart Publishing 2018) 9, 32.
[6] Markku Suksi, ‘Common Roots of Nordic Constitutional Law? Some Observations on Legal-Historical Development and Relations between the Constitutional Systems of Five Nordic Countries’ in Helle Krunke & Björg Thorarensen (eds), The Nordic Constitutions: A Comparative and Contextual Study (Hart Publishing 2018) 9, 32.
[7] https://nordics.info/show/artikel/parliamentary-culture
[8] https://nordics.info/show/artikel/parliamentary-culture
[9] КИМ Ен Ун. ОСОБЕННОСТИ ПАРЛАМЕНТАРИЗМА В РЕСПУБЛИКЕ КОРЕЯ. 2024 ВЛАСТЬ стр 65-76
[10] Шевчук Ольга Михайловна, Актуальность причин политической модернизации конца ХХ века
для современной Японии. Манускрипт. 2020. Том 13. Выпуск 3. 65-71.
[11] Трансформация политического процесса в Грузии: реформа электоральной системы.
Р.В. Леков. Вестник РУДН, серия Политология, 2009, № 4
[12] С.А. Кислицына, М.С. Терентьева. СОВРЕМЕННАЯ УКРАИНА: ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА,
РЕЖИМЫ И ЭЛИТЫ. 2017. ИЗВЕСТИЯ ВУЗОВ. СЕВЕРО-КАВКАЗСКИЙ РЕГИОН. ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ. 2017. № 2
[13] АЛЕКСЕЕВ Роман Андреевич. КОНСТИТУЦИОННЫЕ РЕФОРМЫ В РЕСПУБЛИКЕ
КЫРГЫЗСТАН: СУЩНОСТЬ И ОСОБЕННОСТИ. ВЛАСТЬ. 2025, 02. Стр. 259