Високосное кино. Владимир Рерих о временах, когда жилой комплекс заменил фестиваль

30 июня 1908 года, перед восходом, два брата – Чучанчи и Чекарен Шанягири, крепко выпившие, вернулись из гостей в свой чум на реке Аваркитта и мертвецки заснули. В начале восьмого их разбудил конец света. Это был Тунгусский метеорит. Две тысячи квадратных верст тайги будто великанской косой срезало, силу взрыва до сих пор сравнивают с испытанием самой мощной водородной бомбы.

28 декабря там, где изящный Апеннинский сапожок поддевает камешек Сицилии, разверзлось чудовищное Мессинское землетрясение, поглотившее двести тысяч жизней.

Да и начинался год как-то тревожно – первого февраля убили португальского короля и его сына…

Российская империя, впрочем, в это время переводила дух после бесславной русско-японской войны, после жестокой смуты 1905 года, после октябрьского Манифеста, после роспуска первой и второй Государственной думы. Обер-прокурор Синода Победоносцев свои совиные крыла уже сложил. Столыпин при силе. Ленин отсиживается у Горького на Капри. Могущественный Распутин днюет и ночует в царской семье. Сталин скрывается на Кавказе, заметает следы тифлисского казначейства… Конный трамвай, конка, стала давно привычной, а вот первый электрический трамвай появился совсем недавно. Телефон уже не редкость, но все еще роскошь – в Петербурге 30 тысяч абонентов, в Москве и того меньше.

Кино было известно в Петербурге еще с 1896 года. В летнем театре “Аквариум” показывали картины фирмы “Патэ”, которая имела здесь филиал. Слово “фильм” существовало в женском роде – фильма. Показывали не только “Прибытие поезда” или “Политый поливальщик”, в репертуаре была и хроника, и постановочные опыты. “Жизнь и страсти Иисуса Христа” длится более получаса, это первая экранизация Евангелия, примитивная и трогательная. Семиминутная “Москва в снежном убранстве” – настоящий шедевр документалистики. Лента снята зимой 1907–1908 года. Кремль, еще не стесненный соседними зданиями, выглядит чертовски величественно, а рядом с ним какие-то жуткие черные сараи. Возле Царь-пушки топчется озябший будочник, угрюмо поглядывая на камеру, прямо в объектив которой шагает не в ногу взвод съежившихся от холода солдат. В Петровском парке неловко катаются на лыжах московские барышни, но особенно хорош Кузнецкий мост! Крупные снежные хлопья, стройные дамы уже без турнюров под руку с щеголями в каракулевых пирожках, важные господа, опирающиеся на трости, и многочисленные экипажи – сани, кареты, рысаки, лихачи, дрожки, пролетки с возницами и седоками. Все это движется в беспорядке, снует туда-сюда, пешеходы чинно перебегают до середины улицы и терпеливо ждут, когда пронесется очередная кавалькада, и только один верховой замер на месте, озираясь окрест, – городовой, вероятно, а то и сам полицмейстер исполняет надзор за благочинием, благонравием и порядком. Охотный ряд снят роскошно. Хорошо видны схваченные морозцем морды бородатых продавцов в зипунах и поддевках, затравленные лица мещанок, закутанных в шали. Покупатели весело и придирчиво перебирают снизки сушеных грибов, рыбные прилавки подобны виселицам, где болтаются туши громадных осетров, и в камеру все норовит заглянуть любопытный хлопец в бараньей шапке бессарабского покроя.

Хорошо!

Это Москва Бунина, Толстого, Леонида Андреева, Станиславского, Шаляпина, Гиляровского, Чехова.

И в этой вот Москве 1908 года, 28 октября, то есть ровно 108 лет тому назад родился русский кинематограф. Нынче пятница, а в тот год была среда.

Фильма называлась “Понизовая вольница”, то была экранизация песни про Стеньку Разина и жертвоприношение персиянки. Шесть минут длится удручающе бестолковое действо, главным героем которого выглядит массовка в роли шайки-лейки. Ряженые злодеи пиратски швартуются к борту атаманской посудины и, кажется, берут ее на абордаж. Острогрудый челн, где восседает плохо различимый, осушающий кубок за кубком Разин, чудом не опрокидывается от такого нашествия страшно возбужденных подельников атамана, который “свадьбу новую справляет”. Невеста, примостившаяся на его колене, едва угадывается. Пир продолжается на берегу, где бандиты неустанно размахивают руками, ужасно орут (слышно даже без звука), подпрыгивают, топчутся на месте и вообще дико и не по делу суетятся, а персиянка, чуя, что попала, пытается задобрить их неким подобием танца живота – ее, впрочем, быстро прогоняют с коврика, знать, не глянулась братве.

У этого кино был сценарист – Василий Михайлович Гончаров, железнодорожный чиновник из мещан, страстный театрал-любитель. Он обогатил фабулу: придумал заговор казаков и фальшивое письмо персиянки к своему возлюбленному Гассану, каковое и было показано буйному новобрачному. Разин с плохо приклеенной бородой гонит всех на расписной челн, где вздымает жертвенное тельце у себя над головой. Тут следует перемиг милосердной монтажной склейки, и в воду летит плохо слепленный муляж персиянки. Конец.

Фильма имела оглушительный успех. Ее показывали на огромном экране, а синодальный хор вживую исполнял кантату по мотивам этой широко известной баллады, исполнением которой не гнушался и сам Федор Иванович Шаляпин.

Все это придумал, поставил и показал некто Абрам Иосифович (он же Александр Осипович) Дранков, мещанин Таврической губернии, фотограф, кинооператор и первый продюсер русского кино.

Вторым первопроходцем стал его современник Александр Алексеевич Ханжонков, родовитый донской казак и боевой офицер, получивший увечье на русско-японской войне и вышедший в отставку с подъемными в пять тысяч полновесных царских рублей. Это были огромные деньги. И Ханжонков вложил их в синематограф, в который без памяти влюбился в одном из ростовских “электро-театров”.

Основоположники ожесточенно боролись меж собой. Воровали идеи, переманивали сценаристов, злословили, сплетничали, словом, вели себя, как и полагается настоящим киношникам, но дело не забывали. Дранков снял скрытой камерой Льва Толстого. Ханжонков создал батальное полотно “Оборона Севастополя” – фильм, который и сегодня смотрится с уважением. После большевистского октября Дранков эмигрировал и закончил жизнь владельцем фотомагазина в Сан-Франциско. Ханжонков большевикам поверил, пытался с ними сотрудничать, но едва избежал чекистского расстрела, умер в Ялте в 1943 году.

Но российское кино не умерло, обзавелось новыми фаворитами: Эйзенштейн, Довженко, Пудовкин, Дзига Вертов – он же Денис Аркадьевич Кауфман, великий документалист. Во время войны работал в Алма-Ате, где помимо прочего монтировал и редактировал киножурнал “Советский Казахстан”.

А я был последним редактором этого журнала. Такие дела.

В понедельник стартовал молодежный кинофестиваль “Бастау”, в четверг, вчера, он финишировал. Я набрал в Google это слово. Выкатилось: “Бастау” – жилой комплекс. Бастау – бильярд. “Бастау” – зона отдыха.

И ни слова о кино. Что за чертовщина? Високосный год виноват, не иначе.

Спрошу об этом у Владимира Валентиновича Меньшова, председателя жюри “Бастау”.

Он точно знает.

Алматы