В Казахстане кинематограф становится ручным - Ержанов

Пока французский продюсер ищет средства на его новый проект “Алиюшка”, Адильхан ЕРЖАНОВ заканчивает в Алматы работу над фильмом “Чума в ауле Каратас”.

В свои 33 он снял три полнометражные картины, подвергся критике министра культуры, участвует в “партизанском кино”, ему стоя аплодировали на Каннском кинофестивале, а фильм “Хозяева” вошел в список 100 лучших фильмов Азии и претендовал на азиатский “Оскар”. Несмотря на это, давать оценку своему творчеству сам режиссер не торопится, говорит, мало сделано.

– Уже идет постпродакшн, – рассказывает Адильхан о своем новом фильме. – Проката, конечно, не будет. Даже если бы он гипотетически был, не думаю, что его полюбил бы массовый зритель. У меня нет на этот счет никаких иллюзий.

– Там же об акиме – любимая народная тема, разве нет?

– Кинематограф имеет особую природу отражения реальности. Я не сторонник ретрансляции, это когда просто фиксируется реальность, которую мы все знаем. Такое искусство понятно всем, для этого не нужно трудиться, воображать, достаточно смотреть на экран и слушать говорящую голову. В массе своей люди ленивы в плане восприятия искусства, им не хочется тратить время на проведение каких-то ассоциаций и игру с произведением. Поэтому мой метод, который предполагает наличие интерпретации реальности, сложен для восприятия. Все, что сложно, не имеет шансов на массового зрителя.

– В таком случае вы готовы снимать, зная, что посмотрит лишь один человек?

– Я готов снимать даже при отсутствии зрителя, главное, чтобы это было очень искренне. Искусство – это некая терапия. Любое творчество, будь то вышивание или игра в футбол, это попытка примириться с окружающей средой, найти общие ритмы с Вселенной.

– Вы для кого снимаете, для элиты или простых людей?

– Для меня не существует понятия аудитории. Я это делаю для себя. Да, я эгоист, но, по-моему, это единственное разумное объяснение, на кого ориентируется режиссер, когда снимает фильм. Мои фильмы маленькие и скромные. У меня нет амбиций, чтобы меня знали все, чтобы мои ленты любили, чтобы они выходили в прокат, чтобы везде висели постеры. Если кто-то услышал о моем фильме – это приятно, но я совершенно не жду любви, всеобщей тем более. Мои амбиции простираются только в плоскости киноязыка. Хочу создать некое новое направление в контексте кинематографа. И мне не важно, оценят это массы или нет, важен сам факт исследований. Для меня это – как лабораторная работа. Если у меня получится что-то открыть и это признают специалисты, это и есть достижение.

“Партизаны” живы

– Что с объявленным больше года назад “партизанским кино”, есть ли у него пульс (“партизанское кино” – движение казахстанских режиссеров, основанное на трех “китах”: безбюджетности, соцреализме, новой форме. – Прим. авт.)?

– Конечно. Пока вышла одна картина – “Шлагбаум” Жасулана ПОШАНОВА и Аскара УЗАБАЕВА, но скоро появится мой фильм “Чума в ауле Каратас”. Она сделана с учетом нынешней девальвации… за 3 000 долларов. Сейчас по моим сценариям делают картины Серик АБИШЕВ и Мурат МАХАН. Все это выйдет в следующем году. В “партизанском кино” есть движение, я думаю, происходящее – только начало. “Партизанское кино” – это любое кино, которое идет в пику нынешней стагнации, против нынешнего игнорирования реальности, человека, правды.

– Как думаете, долго вам придется “партизанить”?

– Сколько угодно, хоть до конца своих дней.

– Вы попали в число пяти лучших режиссеров Казахстана, согласно британскому The Calvert Journal. Ваш фильм “Хозяева” в списке 100 лучших азиатских фильмов всех времен. Подобные оценки вдохновляют или вам все равно?

– Вы знаете, я понял, единственное, что мотивирует человека на развитие, это все-таки злость, но ничто так его не поддерживает, как похвала. Обе эти вещи необходимо держать рядом. Я никогда не забываю плохих рецензий. Когда меня слишком захваливают, вспоминаю то, как меня ругали, и все уравновешивается. Понимаю, что гордиться собой смысла нет, так же как и накладывать на себя руки.

– Когда летом министр культуры критиковал ваши фильмы, как позорящие Казахстан, вы о чем думали?

– Мнение министра для меня не имеет никакого значения, потому что он не специалист в кинематографе. Он профессионал в музыке. А в кино – обычный зритель, который высказывает свое рядовое мнение. Для меня оно кажется поверхностным, то, что он говорит, выдает дилетантизм вообще всей нашей системы. Когда человек не по своей специальности начинает судить о чем-то, это плохо. Мне кажется, человек должен говорить только о том, в чем разбирается, тем более когда говорит от имени всего правительства. Но у меня нет никакой злости и обиды. Думаю, если бы он говорил свое собственное мнение, оно было бы покрепче, а так вышло довольно мягко. Вообще-то мне говорили вещи и похуже.

– Кто, например?

– Обычные зрители, критики. То, что министру не нравится такое кино, это совершенно нормально. Единственное, раз это говорится с такой официальной позиции, хотелось бы более развернутых, более профессиональных “обвинений”. Тогда можно было бы и подискутировать.

– Вообще, желание властей приглаживать действительность в кино вас настораживает?

– Вы помните, кто первый начал обвинять супрематистов, экспрессионистов и других в “дегенеративном искусстве”? Это был Гитлер. Была даже создана антивыставка, демонстрировавшая их работы как нечто уродливое, противоречащее человеческой морали и этике. Этим художникам запрещалось продавать холсты и краски, все было на официальном уровне. Так вот когда чиновник начинает делить искусство на хорошее и плохое, это откат к тому времени. Когда политика начинает лезть в искусство, всегда полезно помнить, чем это заканчивается. Ничем хорошим. Это означает, что идет спад экономики, спад производства, спад культуры и всего остального. В Казахстане кинематограф становится ручным.

– А раньше, по-вашему, он не был ручным?

– Он был более свободным. Буквально пять лет назад “Казахфильм” запускал разного рода картины, и никому в голову не приходило называть поголовно все авторское кино плохим. И то, что сейчас министерство инициировало закон, согласно которому, чтобы режиссеру отправить свой фильм на фестивали, он должен регистрироваться у них напрямую, согласовывать с министерством, это абсолютный диктат!

Можем вспомнить, что расцвет культуры начинается со свободы в кино. И наоборот: как только возникает стагнация, на кинематографе это отражается мгновенно – появляются тяжелые эпосы, жанр “плаща и шпаги”, который был во Франции. Знаете, что в Германии снимали в 30–40‑х годах? Только исторические драмы и комедии.

Лучшие времена нашего кино были связаны с казахстанской “новой волной”, режиссерами Дарежаном ОМИРБАЕВЫМ, Сериком АПРЫМОВЫМ и другими. Они работали в тяжелые времена (с конца 80-х – до середины 90-х. – Прим. авт.), но эта свобода предвосхищала развитие Казахстана.

Для чиновника кресло важнее вкуса

– Нынешнее положение главной киностудии страны вы связываете с уходом Ермека Аманшаева, ее бывшего директора?

– Он являлся чиновником, но, на его беду, у него был художественный вкус, и он всегда противоборствует с долгом чиновника. Это противоречие и породило тот “Казахфильм”, который был до недавнего времени, который создавал и авторское кино, и заказное. Но в итоге победил чиновник.

Чиновник не должен быть в искусстве, его нельзя туда подпускать, а сейчас “Казахфильм” (как, в принципе, всегда) – государственная организация. Чиновник при всей широте ума не сможет пойти против системы. У него постоянно будут препоны в виде “понравится ли это вышестоящему чиновнику?”. Кресло для него всегда будет важнее вкуса. Единственный выход, который я вижу в этой ситуации, государственные деньги надо бы распределять через фонды, создавать экспертные комиссии самих кинематографистов.

– С вашим первенцем, “Риэлтором”, была история, когда деньги “Казахфильм” выделил, фильм снял, а потом сам же препятствовал его показу.

– Вы знаете, это нормально для нашего общества, когда все боятся что-то показать, сказать, сделать. На нашу азиатскую ментальность накладывается еще и советское прошлое, и получается взрывоопасная смесь конформизма. Когда страхи превращаются в культ. С этим даже уже нет смысла бороться. Это неотделимая часть нашей культуры, нам придется как-то это препарировать.

Страхи превратились в культ

– Некоторые ваши коллеги добывают средства на кино через корпоративы, а как вы себе на фильмы зарабатываете?

– Честно говоря, никогда не думал, чтобы заработать на кино или найти деньги на кино. Они всегда каким-то образом находились, потому что мне не нужно много денег. Но госдеп меня не финансирует! На “Чуму в ауле Каратас” грант дал фонд “Сорос”, многие скажут, ну вот уже почти… На документальный фильм денег дал корейский фестиваль. Но, поверьте, в мире не все делается, чтобы разрушить Россию и Казахстан. Есть такие институты, которые просто поддерживают кино.

– Говорят, что режиссер снимает один фильм на протяжении всей жизни, у вас и герои кочуют, и темы перекликаются – это осознанно?

– Нет, не осознанно, потому что я никогда не знаю, сниму ли следующий фильм, буду ли здравствовать? Я подхожу к следующему фильму совершенно другим человеком, во мне умирают все клетки, которые жили, когда я создавал предыдущий. Более того, к раннему своему произведению начинаю относиться враждебно, как будто бы другой человек снимал.

– В чем проявляется враждебность?

– Та планка была взята в другом времени, и мне нужно заново себе доказывать, что я что-то могу. Доказывать это нужно каждый день. Для меня тут только вопрос в том, смогу ли я предложить что-то новое в плане киноязыка, ведь повторять пройденное нет смысла.

– Сейчас открылось много кинематографических школ, народ массово пошел в режиссеры. Как вы относитесь к этому, не скажете потом, что дилетанты заполнили собой экраны?

– Я никогда никого не называл дилетантами, наоборот, считаю себя непрофессионалом в этой среде. Чем больше таких школ, чем больше народа обучат, тем больше шансов иметь эрудированную аудиторию. Рост киношкол означает, что наше общество вопреки политике разных министерств развивается. В Польше, во Франции есть масса частных киношкол, и их посетители составляют основной контингент авторских кинотеатров. Так возникает образованная часть общества, которая не харкает на улицах, чем больше таких ячеек культуры, тем лучше.