Плохая филология. Владимир Рерих о том, кто доступен как вокзальная шлюха

Послушайте, есть страны, в недрах которых нет ни капли нефти. Но разве тамошние обыватели вправе утверждать, что у них скверная геология? Они и не утверждают, а тихой сапой устраивают капельное орошение, преобращая библейскую пустыню в подобие парка культуры и отдыха.

Советские люди были почти поголовно безбожниками, но им и в голову не приходило обвинять в этом прохудившуюся теологию. Они и не обвиняли, а весело, с гиканьем и свистом спиливали кресты и валили наземь колокола.

Уверен, что страдальцы, удушаемые грудной жабой, вовсе не склонны проклинать кардиологию. Они и не проклинают, а, скорее, наоборот, истово ей поклоняются, поскольку она хоть как-то отсрочивает их неизбежный кирдык. И почечники насчет дрянной урологии помалкивают, трепетно вручая нефрологам свои мутные, как воды Нила, анализы.

Жители Заполярья и пустыни Сахары смиренно приспособились к своим погодным лютостям и не костерят по матушке отвратную метеорологию.

А вот экология всем не угодила, у всех проштрафилась, везде накосячила.

Она за все ответственна.

За продырявленные небеса, истекающие спасительным озоном, за тучные стада саранчи, пожирающей жирных коров, за слепой дождичек накануне четверга и желтый после него, за схроны зимующих раков, свистающих на горных вершинах, за лихорадку свиноматок и насморк петухов, за ржавую воду из крана и поддельную минеральную, за отечную глупую Луну и пятнистую рожу полыхающего Солнца, за всю эту Богом забытую Галактику, спрыснутую мутной сывороткой Млечного Пути, и тупую бесконечность Вселенной, по которой хоть триста тысяч лет скачи со скоростью триста тысяч км в секунду, а все равно никуда не доскачешь.

Экология, вполне академическая наука, изучающая системы живой и неживой природы, стала в представлении обывателя псевдонимом Апокалипсиса и кличкой Армагеддона. Ее скромная пробирка вмещает в себя целый “батальонъ” Эриний, злых, как сорок тысяч климактерических тещ, страдающих язвой желудка и желчными коликами.

И это несправедливо.

Пользуясь непостижимо идиотской логикой обыденного сознания, я предлагаю оставить в покое оболганную науку кротких ботаников, но усадить на скамью подсудимых болтливую и вздорную филологию.

Ибо филология у нас действительно из рук вон плоха. Неряшлива, нечистоплотна, зловонна, криклива, скверно одета, дурно накрашена и омерзительно доступна, как вокзальная шлюшка.

Послушайте!

Микроскоп, между прочим, изобрели в конце XVI века, но это вовсе не значит, что инфузории, амебы и подкожные клещи до той поры не существовали. Просто они стали очевидны. И все поняли: эти простейшие небезопасны в большом количестве, поскольку всюду гадят своими испражнениями, что побуждает нормального человека чаще мыть руки.

Так называемые социальные сети придуманы в начале XXI века. Они уловили и притащили на предметные стеклышки микроскопов типа “Твиттер” и “Фейсбук” невообразимое количество заурядных человеческих особей, существование которых стало, к прискорбию, более чем наглядным.

Мириады простейших существ разом вынырнули из небытия и подобно всем новорожденным орут благим матом. То есть, проще говоря, в основном матерятся. Или, пользуясь их орфографией, ругаютЬся матом. Патамушта так им хочетЬся. Так им говоритЬся и пишИтЬся, и вААбще живетЬся.

Поразительно, но вполне приличные и в какой-то степени образованные люди, осознав себя в меньшинстве, стремительно приспособились к новому речевому поведению. Дамы просто приятные и дамы приятные во всех отношениях, щеголявшие прежде словарем, где, бывало, гостили “экзистенциализм” с “ипостасью”, принялись с невероятной легкостью швыряться такими членами предложений и в такие части тела, от которых их в “раньшее время” просто стошнило бы. Ничего, привыкли, изрыгают. И рот потом не полощут.

Вальяжные господа, бившиеся когда-то в падучей от глагола “созвОнимся”, пишут нынче приватные письма “в личку”, игнорируя знаки препинания и заглавные буквы. Опечатки легким движением руки не исправляются и превращаются в элегантные очепятки. Всем, вероятно, кажется, что так душевнее, интимнее, как если бы, допустим, принимать друзей в несвежем исподнем – а че? Все люди.

Впрочем, простительно. В ячейках Сети застряло, не считая бессчетного одноклеточного планктона с его котиками и селфи, последнее поколение мятежных люмпен-интеллигентов, которое так только и может выразить свой общественный темперамент. То есть всю эту грамматику и орфографию предерзко отвергает и называет срамные уголки тела первородными именами. Как бы строит словесные баррикады вагинально-фаллического толка и пугает неприятеля анальными залпами. А че, прикольно!

Любопытно, что противовес этому подростковому либертинажу составляют речевые акты власти. Они избыточно перегружены плакатным пафосом и настолько усилены адски усложненным синтаксисом, что конструкции то и дело грозят обвалиться, придавив обломками суть высказывания. Ужосс. Жесть. Многа букаф.

Словом, плохая нынче филология.

И это она, голуба, лично ответственна за дырявые тексты, истекающие последними каплями хоть какого-нибудь смысла, за тучные стада блошиных ляпов, беспомощных нелепостей, близоруких неточностей, за версии, выуженные из сплетен, за низкие истины, вынюханные из грязного белья, за мелкое щипачество копипаста и крупное домушничество плагиата, за бестолковое токовище телевизионных болтунов, за дичь и чушь сериалов и бестселлеров, за перлы публицистики, смахивающей на политический донос, за все это бездарное многоглаголание, в котором несть спасения.

Вот вы скажете, точно знаю, скажете, ишь, как раздухарился стареющий граммар наци! А я отвечу: судари мои, да ведь это и не инвектива какая-нибудь, прости господи, а праздничный тост, который я хотел произнести в День филолога. Есть, оказывается, такой праздник в конце мая. А его никто и не заметил. И поделом.

Потому что плохая филология.

Ну, просто полный атцтой!

Алматы