"Если всё упирается в одни репрессии, то мы рискуем разрушить институт семьи": психолог-конфликтолог

Между тем представители общественных организаций, которые на протяжении десятилетий работали в этом направлении, уверены: перегибов в сложной, тонкой сфере семейных отношений допустить нельзя. На чем основано это мнение, с нами поделилась психолог-конфликтолог, медиатор, руководитель ЧУ “Центр разрешения конфликтов “Диалог”, недавно назначенная на должность советника акима г. Караганды по вопросам защиты прав детей и семьи, Татьяна САВИЦКАЯ.

Законы брака и семьи

Еще недавно мы смеялись над советскими фильмами, показывающими, как ретивая коммунистическая общественность (профкомы, соседи, председатель ЖЭКа) беспардонно влезает в сугубо семейные вопросы разводов, измен, конфликтов и т. п., вынося их на планерки и собрания. “Что за дикость?” – возмущались критики. Но история движется по спирали. И сегодня отдельные казахстанские общественники, требующие ужесточения наказания для семейных насильников, уверенно заявляют, что каждый казахстанец не только имеет право, но и обязан вмешаться в дела семьи в случаях, когда становится свидетелем любого насилия в ней.

Вернуть к жизни

– Вы согласны с утверждением, что насилие в семье – это тенденция для казахстанского общества? К примеру, я лично слышала заявление: “В Казахстане каждая вторая женщина подвергалась сексуальному насилию со стороны близких родственников”. Как бы вы прокомментировали такие заявления?

– Это надуманная статистика, на мой взгляд. Проблема семейного насилия существовала и существует, но совсем не в тех цифрах, как сегодня заявляют. В январе 2020 года состоялся прямой эфир на карагандинском областном телеканале “Saryarqa”, где представитель правоохранительных органов озвучил официальную статистику семейно-бытового насилия в регионе. Он абсолютно объективно сообщил, что статистика за 2020 год снизилась по сравнению с прошлыми годами. Несмотря на все громкие заявления о том, что запертые в своих квартирах в период локдауна люди постоянно конфликтовали и скандалили. Я работаю много лет, и практически все службы, действующие в этом направлении, знают меня как психолога с “кризисным” уклоном, который работает с людьми, находящимися в самых тяжелых кризисных ситуациях. Это “суицидники”, жертвы сексуального насилия и т. д. И есть определенная этика в вопросах помощи таким людям. Эта этика не позволяет делать пиар на их личных историях. Ведь жертва бытового насилия – это человек, который уже пережил стрессовую ситуацию. Нам, психологам, в очень короткое время нужно что-то сказать этому человеку. Моя задача как специалиста – сделать всё, чтобы этот человек смог дальше конструктивно существовать в своей семье и в социуме. Чтобы он не “вырастил” внутри себя пул проблем или не посвятил свою жизнь разрушительной мести.

Ведь жажда мести – процесс напряжения, которое в итоге сопровождается выбросом алкалоида и эндорфина в кровь. А этот азарт сродни лудомании. Сделать целью жизни жертвы только месть – это непрофессиональный подход.

Если мы говорим о возврате в общество здоровой личности, то это титаническая работа. Это создание вокруг нее терапевтической среды – той, которая даст возможность не углубиться в проблему, а, наоборот, выйти из нее и выздороветь.

– Или не уйти из жизни совсем?

– Что такое суицид? Это уход в точку. Есть жизненные сферы: я – дочь, я – мать, есть сфера, где я – друг, я – профессионал. Суицид – это когда все сферы жизни теряют для человека всякую значимость. Нагнетать точку суицидального риска, то есть всё время работать над больной темой, говорить про нее, углубляться, погружаться – значит, еще больше подталкивать жертву к суициду. Человек, “заточенный” на одном событии, начинает жить этим событием. Это не реабилитация (reha – возврат, bilitate – способностей). Моя задача – чтобы завтра человек вернулся в эту жизнь и мог состояться во всех ее сферах. Это возврат в общество здорового человека.

– Может ли человек выздороветь, наказав насильника?

– Естественно, насильник должен понести наказание! Но “вендетта” не должна стать смыслом жизни жертвы. Первое, что я делаю как психолог – выявляю, насколько человек на самом деле пострадал (био – психо – социо – духовно). Даже если несовершеннолетний ребенок пережил домогательства (не всегда это извращенное насилие), то в каждом конкретном случае маленькая личность по-своему переживает это событие. Кто-то очень легко умеет прощать. Кто-то начинает анализировать. Но есть один важный момент: нам, психологам, категорически запрещено “прикасаться” к жертве, то есть начинать работать с ней, пока мы не отработаем собственные проблемы. Почему? Представьте: рассказ жертвы – это история того, что с ней случилось. Она рассказывает, специалист представляет картинки. Но если у психолога возникает своя ассоциация по рассказу жертвы, то всё, он застрял, ушел в свои воспоминания, личную историю... И тогда он втягивается в проблему, объединяется с жертвой. А этого категорически нельзя делать, если мы говорим о профессиональном подходе. Эмпатия – да, уход в проблему – нет! Психолог должен остаться нейтральным, сохранить объективность ко всей поступающей информации… Психологи рассказали, как понять во время карантина, что у ваших близких могут быть суицидальные мысли

Репрессии и угрозы

– Как вы считаете, ужесточение законодательства поможет в решении проблемы семейно-бытового насилия? Могут ли стать панацеей репрессивные меры?

– Бытовое насилие – это вопрос семьи. Если всё упирается в одни репрессии, то мы рискуем разрушить институт семьи вообще. Поверьте, когда внутри кипят агрессия, ненависть, гнев, не останавливает страх перед законом. Эмоции всегда были выше каких-либо ограничений, которые в данный момент не касаются конкретного человека. Природа человеческая такова, что эмоциональный фон всегда победит. Ставка только на одни репрессии – это самое глупое, что можно было бы сделать. В 30-е годы прошлого столетия мы уже проходили это: “виноват – не виноват – отвечай”. Это как раз таки и есть средневековые меры. Я же еще и профессиональный медиатор. Конфликт между супругами может быть еще на сохранной стадии, а может – уже на уровне насилия. Если бы вы знали, сколько семей мне удалось вернуть к конструктивному пониманию друг друга в процессе медиации – отработка эмоций, обид! Сколько тем самым удалось спасти детей от разрушения их мира, от травмы развода родителей. Ведь никогда не бывает, что в конфликте виновата только одна сторона.

Агрессия – это следствие неконструктивного взаимодействия в семье, и там виноваты оба.

Да, примирять их по факту насилия нет смысла, потому что жертва будет дальше прощать. Синдром жертвы – хронический синдром. И здесь нужны не только репрессии по отношению к насильнику, но и глубокая работа с эмоциями жертвы. Когда женщина понимает, где во взаимоотношениях она была не права, изменяет свое поведение, отпадает и агрессия по отношению к ней. Медиация в этом отношении очень конструктивна. Она обучает новым формам поведения. Ведь самое главное – дети. Если дети видят конструктивное поведение, они тоже переформатируются и становятся более успешными в построении своей семьи.

Активность или профессионализм?

– Насколько оправдан такой подход к проблемам, касающимся защиты прав детей,– большой вопрос, – считает Татьяна Савицкая. – У нас сегодня немало активистов, которые говорят на эти темы, которые ими обеспокоены. Всё, что касается наших детей, не может оставить равнодушным ни одного родителя. Но нужно четко понимать, что есть просто активисты – люди с активной гражданской позицией, которые обеспокоены проблемой и, чтобы изменить ситуацию, объединяются в общественную организацию. А есть профессиональные общественные организации – те, которые открыты профильными специалистами. Это психологи, медики, педагоги и т. д. – с соответствующим образованием и опытом работы. У нас в Караганде таких немало. Они долгое время работали на базе госучреждений и хорошо понимают, что системе государственных услуг сложнее развернуться. Эти НПО открывались как дополнение к государственным программам, но уровень их компетенций очень высок. Это профессионалы.

– Татьяна Ивановна, но в обществе бытует устойчивое мнение: алкоголики и наркоманы бывшими не бывают. Разве можно говорить о возвращении их в тот самый нормативный статус?

– Нам приходилось решать эти проблемы, и мы имеем в этом огромный опыт. Я давно перестала вести статистику, но больше 500 нормальных, конструктивных семей из некогда полностью разрушенных на нашем счету, а также возвращенных в жизнь людей, употреблявших когда-то алкоголь, наркотические, психотропные вещества, на которых медицинские организации порой ставили крест.

Наука быть семьей

– Как, на ваш взгляд, можно решить проблему семейно-бытового насилия на этапе профилактики, не прибегая к крайним мерам – лишения родительских прав и отъему детей?

– На днях я предложила свою программу сопровождения семьи акиму Караганды Ермаганбету Булекпаеву. На мой взгляд, прежде чем принимать репрессивные меры вроде изъятия детей из семьи, нужно провести для этой семьи все этапы реабилитации. Изъятие детей – это самая крайняя мера. Не могу не согласиться с тем, что есть семьи, откуда действительно надо изымать ребенка, потому что существует реальная угроза для него. Для того чтобы такому ребенку помочь и как-то перезагрузить семейную систему, его порой забирают. Вы знаете, но и мамы порой переосмысливают свое поведение после этого. Есть в моей практике примеры, когда уполномоченный орган забирал ребенка, временно помещал в ЦАН, а мама ходила к нам, мы ей помогали, и она возвращалась в жизнь.

– А это возможно – научить? Ведь насилие – это не только избиения и секс против воли. Скандалы, оскорбления, угрозы, ограничения, отказ в материальных благах и т. д. – тоже насилие.

– Психология – наука очень точная. Если мы ругаемся, оскорбляем друг друга, можно быть уверенными: завтра наши дети будут делать то же самое. Поэтому нужно обучать молодых людей тому, как выстраивать счастливые семьи, как сохранять отношения, как оказаться выше эмоций – гнева, обид. Как сохранить свою ячейку общества. Второе направление – у нас сегодня немало семей из группы риска. С этими семьями должна вестись углубленная работа, когда их приглашают и вместе пытаются диагностировать, где поломались отношения, почему ребенок не успевает в школе, почему мама осталась одна и т. д. И помочь, может быть, с трудоустройством, с социальным обеспечением. По каждой семье должна составляться отдельная коррекционная программа, и куча специалистов подключаться, чтобы усилить их потенциал. Но ни в коем случае не дать ей сломаться. И третичная профилактика – это те семьи, где всё совсем плохо – когда взрослые не хотят жить нормально и помощь они не принимают. Тогда есть повод сохранить хотя бы ребенка.

Но я категорически против того, чтобы забирать детей на гособеспечение, а этим родителям оставлять квартиру, чтобы они там дальше продолжали пить и дебоширить.

Или, как у нас сегодня принято, – выделять огромные бюджетные средства на то, чтобы женщине предоставить временное убежище, а насильник при этом остается в своей квартире. Это совершенно неконструктивные меры, но я надеюсь, что мне удастся как-то донести этот вопрос до руководства города.

КАРАГАНДА