О вреде профессий

Снежным декабрьским утром минувшего года автора сих строк угораздило захворать. Дала о себе знать застарелая болезнь, которая стоически молчала на протяжении двадцати трех лет, а теперь в компании со старухой с косой крепко взяла за горло, отрезая кислород. Поняв, что своими силами не обойтись, я решительно набрала номер "скорой". Оператор внимательно выслушала мой жалобный, ежесекундно прерывающийся монолог и, бросив традиционное "ожидайте", отключилась. Прошло, опять же по традиции, сорок минут. Наконец пред мои воспаленные очи явилась красна девица, по виду которой можно было смело утверждать, что она несла многочасовую вахту на страже Отечества. Устало плюхнувшись на табуретку, та начала допрос. Мне до сих пор кажется, что я никому так подробно не рассказывала о своей личной жизни… Спустя десять минут дышать стало еще труднее, и в голове невольно промелькнуло подозрение: может, она меня уже исповедует? - Сестричка, - выдавливаю из последних сил, - может, сначала приступ снимите? - Подождите, больная, - сердится она в ответ, - температуру когда в последний раз меряли? Я смиряюсь и вскоре получаю в награду долгожданный укол. Легче, однако, не становится, и моя "спасительница" предлагает мне проехать в Калкаман. Сердце подсказывает, что ничем хорошим это путешествие не кончится, но в дороге мне обещают кислородную подушку, и я решаю в очередной раз покориться судьбе. Выходим во двор. Видом жалкой оранжевой колымаги, громко именуемой "каретой скорой помощи", можно разжалобить памятник. Она давно пережила свой век, и на каждой крохотной кочке подскакивает так, что пассажиров швыряет по салону с силой спитакского землетрясения. Сжав остатки воли в кулак, загадываю: если автомобиль не развалится на куски, то и я жить буду. Сквозь снежную пелену вдали мерцают тусклые огни Калкамана. Неужели повезло? - У нас еще в мае госзаказ закончился, - равнодушно информирует нас дежурный врач. - Везите пациента в "Железнодорожную", - добавляет она, сладко зевая. От неожиданного приема темнеет в глазах, я хватаю за рукав свою спутницу. Та боязливо косится сначала на меня, потом на коллегу в белом халате и робко интересуется: - А… вдруг не довезем? - Довезете! - категорично заявляет она и громко хлопает дверью, так и не объяснив "пациенту", что такое "госзаказ". Пока едем до "Железнодорожной", философствую: а как быть тем, кто не успел воспользоваться вышеозначенной привилегией (?) до начала лета? Что, если на моем месте оказался бы пожилой человек с сердечным приступом или пострадавший от тяжелой аварии пешеход? Пользуясь незыблемым принципом "довезете!", она отправила бы их в городской морг? В смысле, "пока довезете"… В "Железнодорожной", надо отдать им должное, нас встретили как родных. Им не потребовался детальный перечень моих прошлых ошибок. Почти бездыханное тело сразу уложили на холодную жесткую кушетку, приладили капельницу и пообещали, что все у меня будет хорошо. Я чуть было не расслабилась и уже начала чувствовать себя человеком, как вдруг - снова сюрприз: - Вам нужно побыть у нас несколько дней, но свободные койки есть только в гастроэнтерологическом отделении. Пока делаю круглые глаза, меня поджидает следующий удар: - И одна медсестра на сорок коек! Наверное, сегодня просто не мой день. У меня не болит желудок и все то, что связано с гастроэнтерологией. Я хочу болеть там, где мне положено по назначению, и не хочу, чтобы к моей койке сестра подходила в последнюю очередь, потому что, согласно закону подлости, иначе быть не может. Потому что любой нуждающийся в помощи больной всегда почему-то оказывается на последнем, в данном случае - сороковом по счету месте. - Вам нужно в реанимацию! - безапелляционно заявляет новый участник трагикомедии. Вновь пришедший, похоже, слишком молод для доктора столь серьезной квалификации, но ему хватает беглого взгляда, чтобы определить место моей следующей дислокации. - Но наши услуги платные! - многозначительно добавляет он, а я лишь беспомощно пожимаю плечами: разве у меня есть выбор? Лифт не работает, а реанимация находится на третьем этаже. Каждая из тридцати двух ступенек отдается одышкой и учащенным сердцебиением. Зато отделение реанимации прямо-таки сияет чистотой и изобилует мудреной аппаратурой. Меня помещают в отдельную палату, и через пару минут всевозможные датчики уже вовсю снимают показания с моего измученного организма. Наша медицина - самая быстрая медицина в мире, но кто сказал, что это дает нам право на счастливый финал? Внимание, кульминационный момент! На сцене появляется уже знакомый нам юноша в искрящемся белизной халате, ободряюще улыбается, поправляет одеяло - и вдруг: - Вы, действительно, работаете директором ресторана? В то далекое время тяга к новшеству, действительно, привела меня в загадочный мир ресторанного бизнеса, что было отмечено в больничном листе. Непонимающе киваю, а мой оппонент, между тем, прет напролом: - Мы с коллегами собираемся отметить Новый год. Как вы думаете, во сколько нам обойдется праздник? Краснею от переизбытка чувств и энергично мотаю головой. Один из нас явно работает не на своем месте. Угадайте, кто? Видя мои тщетные усилия, доктор приходит на помощь, и достает из широких штанин… блокнот!!! - Можете написать? Утром наше прощание носило более чем прохладный характер. Знакомые истерически хохотали, слушая мою "историю болезни", и на повестке дня всякий раз возникало два извечных русских вопроса: кто виноват в том, что в нашей стране ответственные специалисты работают не на своем месте, и что делать этой самой стране, если через пару-тройку десятков лет в ней некому будет платить налоги?