Крым АЛТЫНБЕКОВ: О находках века, псевдосенсациях и пользе спирта

Продукт советской эпохи

– Весной этого года вы удостоились ордена “Рыцарского креста” в Венг­рии. Там, говорят, ваша выставка проходила на ура. В Казахстане подобных выставок не было?

– Там выставка проходила под названием “Люди в золоте”: для экспозиции были созданы уникальнейшие условия на площади 1000 квадратных метров. Экспонаты по мотивам сакской культуры произвели фурор. Будапешт, а затем и несколько значимых городов Венгрии смогли принять у себя экспозицию. Надо было видеть глаза этих потомков Аттилы – как они себя называют. Люди подходили ко мне, говорили спасибо…

– Есть разница в том, как проходят ваши выставки здесь, на родине, и за границей?

– В Европе, можно сказать, даже не дышат на экспонаты. Я им полностью доверился. В каком виде работы сдаются на руки организаторам, в таком виде они и возвращаются. У нас, в Казахстане, к сожалению, за сохранность работ отвечать никто не будет. Могут самовольно поменять что-либо, тогда как вся работа должна оцениваться зрителем в комплексе.

– Считаете ли вы себя востребованным сегодня больше, чем когда-либо?

– Моя профессия заключается в возрождении и сохранении археологических ценностей, в консервации и реставрации. Я – продукт советской эпохи. Когда знания были фундаментальными, я получил эти навыки и теперь использую их всю жизнь. Моя работа не останавливалась даже в 90-е годы, когда прекратились государственные заказы. Зато появились частные. Пока женщины с авоськами бегали по магазинам, мужчины рассуждали о политике. А мне приходилось чинить что-то старое или сломанное… Позже родилось название – “Остров Крым”. “Крым” – это древнетюркское имя, которое мне дал дед, означает “крепость”, а “остров” – чтобы подчеркнуть независимость. Я позаимствовал название у Василия Аксенова.

– Как относитесь к событиям на Украине?

– Украинцы – наши братья. И тяжело и больно смотреть на происходящее там сегодня. По сути, там произошла революция сродни Октябрьской, и она имеет для страны тяжелые последствия. Не дай бог подобное повторится еще где-либо.

У нас не Лувр, не Эрмитаж...

– Сейчас активно обсуждают концепцию культурной политики. Основной акцент – продвигать наши объекты наследия в репрезентативный список ЮНЕС­КО. К слову, это получило критическую оценку многих наших культурологов и искусствоведов. Принимаете ли вы участие в этом процессе?

– Сейчас по инициативе Президента построен Национальный музей. Никогда у нас такого музея не было. Его собираются оснастить последними достижениями в музейном оборудовании. Мы участвуем в этом процессе с практической стороны. Возможно, что всей командой лаборатории будем организовывать реставрационный центр.

– Национальный музей уже по параметрам и задумке претендует на то, чтобы войти в десятку лучших в мире… Но чем заполнять будем?

– Мы всегда любим сравнивать – по объему, по помпезности. Но не обязательно быть самым большим и самым первым. Самое главное – это идея организации и сохранения материальных и духовных ценностей. Конечно, у нас не Лувр и не Эрмитаж. В свое время европейские и американские музеи разбогатели за счет колониальных грабежей. А мы сами были колонией. У нас не было музеев, откуда можно было бы черпать и собирать. Есть экспонаты в зарубежных музеях, относящиеся к нашей истории, – для начала можно делать копии.

– Но чаще всего, чтобы заполнить один главный музей, начинают отбирать экспонаты у других, уже сформированных музейных коллекций…

– Я не сторонник подобной идеи. Можно позаимствовать экспозиции на время, а потом возвратить на родину. Любой музей, любая экспозиция имеет свою неповторимую ауру и энергетику, которую ни в коем случае нельзя разрушать… Вместе с городом, в котором они находятся, они и создают душу памятника истории и культуры.

– Вот вы сказали про копии, и я вздрогнула: ведь все музеи мира держатся на оригиналах, копии никому не интересны. Все едут посмотреть на подлинную Джоконду, хотя прекрасно знают, как выглядит эта дама…

– Естественно, предпочитается всегда оригинал. Но есть моменты, когда оригинал нельзя показать в силу его хрупкости или недостаточно хорошего состояния. Тогда выставляют копии, реконструкции и фотографии. Для общего понимания достаточно и копий.

Кто-то на “Лексусе”, кто-то на “Запорожце”

– Вы стажировались в музеях Парижа, Гренобля. Что почерпнули там для себя?

– Я стажировался в Лувре после распада СССР: это было сродни тому, как если бы я попал на космическую станцию! У них уже в то время все было компьютеризировано и автоматизировано. Никто руками ни до чего не касался, все делалось через экран монитора. Когда я рассказывал им о наших находках, мне говорили: “Вы в ваших условиях с вашими находками ничего не сможете сделать!”. Оборудование стоило миллионы долларов, его обслуживали высокооплачиваемые специалисты. Но эта поездка не прошла даром: я узнал общий принцип и пришел к своему собственному методу консервации. Да, можно ехать к цели на “Лексусе”, а можно на “Запорожце”. Считайте, я изобрел “Запорожец”. Интересно, что, услышав, что я построил свой метод консервации на использовании спирта, западные ученые сказали: это слишком дорогой метод! Но для нас тогда спирт было легче использовать, чем воду. При этом их метод я считаю “полуфабрикатным”, так как помимо самого консерванта процесс требует и определенных условий, боксов для хранения. Наши же экспонаты могут храниться в комнатной температуре и не требуют ничего больше… Сама профессия – очень штучная. Востребованна лишь на время проведения крупной экспедиции. Нет нужды в каждой стране иметь разных специалистов, достаточно созвать мировой “консилиум”. Так мы работали на древнетюркском памятнике – подземном мавзолее Майхан-уул, который уже успели окрестить находкой века. Там работали бок о бок казахстанские, монгольские, японские специалисты… Возвращаясь к теме культурной политики, у нас в Список Всемирного наследия ЮНЕСКО входили только памятник Тамгалы-Тас, мавзолей Ходжа Ахмеда Ясави и степи Сарыарки. На днях список пополнился новыми казахстанскими объектами, впереди еще много работы по другим археологическим и культурным объектам. Одно побережье Сырдарьи чего стоит!

Как ООН обезоружила Иссыкского воина

– Есть мнение, что наша археология – это чаще всего лишь погоня за сенсацией, голая рекламная акция, и не более того...

– У нас любят называть громкими именами свои находки. Что ни найдут, то сразу “Золотой человек”. Хотя это очень некорректное название. Право так называться имеет только Иссыкский воин, найденный группой Кемаля Акишева. Из последних стоящих находок, практически не тронутых древними грабителями, можно назвать могильник железного века Талды-2 в Каркаралинском районе Карагандинской области. В двух курганах – 200 крупных золотых изделий, около 1 800 чешуек, свыше 21 000 мелкого золотистого бисера в виде бляшек, колец. А также наконечники стрел, каменные подвески и многое другое. В этих курганах были погребены лица высшего социального ранга, вожди, правители саков Центрального Казахстана. Что интересно, такой же памятник найден на территории Тувы. Когда я работал там вместе с российскими и германскими коллегами, складывалось впечатление, что это один и тот же комплекс. Это уникальная научная находка, переворачивающая все представления об азиатской кочевой культуре: о происхождении и развитии скифского искусства, превосходящего по уровню развития даже искусство архаичной Греции. Например, ученые мира предположили, что скифские племена пришли в Причерноморье из Центральной Азии.

– Кстати, об Иссыкском воине. Вы были одним из тех, кто в числе первых занимался его реконструкцией...

– Копия делалась для популяризации и пропаганды этой находки века. Оригинал хранится в Музее золота в Астане. Кстати, одна из копий воина стоит в здании ООН, правда, по правилам этой организации, туда никто не может войти с оружием в руках. Поэтому наш золотой воин стоит там без акинака…

– Не кажется ли вам, что это подчеркивает вторичность нашей культуры по отношению к мировой?

– Таковы правила. Ведь это был дар от Казахстана. И его приняли. Но на своих условиях… Кстати, приходишь иной раз в наши музеи, и плакать хочется, когда видишь, в каком виде предстают там наши экспонаты… Об этом специалисты говорят многие годы.

Чтоб не гадили

– Говорят, вы и петроглифы реставрируете?

– Да, есть несколько вариантов реставрации петроглифов, которые разработала наша лаборатория. Ведь они разрушаются от воды, ветра, холода, льда, песка и варварского отношения людей, которые не преминут оставить на них свои следы в виде надписей, краски... Один из методов – это когда мы выезжаем “в поле”, где есть наскальные рисунки. Приходится прибегать к помощи альпинистов. Зачищаем надписи, заделываем трещины патиной, то есть натуральными окислами марганца и железа... Но подобное надо проделывать из года в год. Кстати, камни отреставрируешь – и люди относятся бережнее, не гадят. Другой вариант – это копирование древних надписей, Одной из первых копий, сделанных японцами по просьбе нынешнего акима Астаны Имангали Тасмагамбетова, была знаменитая плита Культегина. Эти письмена, оставленные нашими древними предками, свидетельствуют о том, что у них была своя письменность... Позже я сделал копию с Тоньюкока. Считаю, что подобные памятники должны стоять во дворах высших учебных заведений как напоминание о нашей древней и непознанной культуре…

– Скажите, что заказывают вам богатые люди? Приносит ли это пользу вашему делу или мешает?

– Если бы не было заказов частных лиц, то сама реставраторская работа на памятниках вряд ли бы смогла прокормить себя. А так у меня есть возможность заниматься любимым делом. Стараюсь сохранить для потомков то, что пока еще мы не можем изучить до конца. Поэтому жду, что когда-нибудь у нас появится свой Вильгельм Томсен и прочтет их…