Талант, не терпевший пут

Человек-тайфун

Нурмухан Жантурин был из той породы людей, которых невозможно сравнивать с кем-либо, легче других сравнивать с ним. Его отличали могучий талант, необыкновенная духовная сила и неуступчивый характер. Он стоял особняком среди отечественных актеров, и невольно думалось, что его удел – гордое одиночество. Критики проводили аналогию между его творчеством и творческими достижениями японского актера Тосиро Мифуне, и в этом, кажется, есть резон: кинематографические образы, мастерски созданные обоими актерами, всегда отличали неукротимый дух и какая-то нечеловеческая одержимость.

В родных местах, особенно среди эмбинских нефтяников, где Нурмухан-ага в военные годы начинал свой трудовой путь помощником оператора, его боготворили. Один из тех, кто работал с ним на буровых нефтепромысла Доссор, как-то сказал мне: «Не знаю, каков он сейчас, но в молодости Нуреке напоминал фонтан, бьющий из большой глубины. Такой снесет все задвижки, всю буровую!» Это сравнение Нурмухана Жантурина со стихией долго не выходило у меня из головы. Он был самой стихией, но его стихией была сцена. Когда он работал на театральной сцене или съемочной площадке, создавалось ощущение, что этот человек вбирает в себя все и вся, как тайфун: он становился крупнее, на него накатывала та самая сила, что сродни стихиям.

Запали мне в душу и слова Павла Косенко – известного казахстанского исследователя жизненного пути Федора Достоевского и Чокана Валиханова, их искренней дружбы. Эти слова были адресованы Жантурину: «Выше него могут быть только те, у кого сапоги выше Шекспира». Позднее я узнал, что фраза была крылатой и автор ее – Ф.М. Достоевский, всей душой ненавидевший мелких и чванливых людей, подвизавшихся в театре.

Эти короткие, но емкие характеристики, данные Нурмухану Жантурину двумя совершенно разными людьми – нефтяником и писателем, мне представляются своеобразным ключом к пониманию его непростых человеческих качеств и актерского дарования, во многом определивших его судьбу.

"А мне еще тяжелее..."

Впервые я встретился с ним на съемочной площадке летом 1968 года, когда снимался фильм «Дорога в тысячу верст». Это было в долине белых меловых гор Актау на полуострове Мангыстау. Автор фильма Калихан Искаков и режиссер-постановщик Александр Карпов бросили меня, неопытного молодого человека, понаслышке знавшего о съемках художественных фильмов, на партнерское растерзание молоху, имя которому – Жантурин. Молохом, как известно, звали бога солнца в древней Финикии, которому приносили в жертву детей.

После великолепных образов Чокана Валиханова в фильме Мажита Бегалина «Его время придет» и Кодара в постановке Шакена Айманова «Поэма о любви», вошедших в золотой фонд казахского кино, Нурмухан-ага, как я понял, стосковался по серьезной работе в кино, к тому же одна из главных ролей – Сардарбека, была написана специально для него. Это был основательный, психологически точно разработанный драматургом Искаковым образ степного мужа, который старался добиться лучшей участи для родного народа, ища пути то на стороне советской власти, то на стороне Алашорды, боровшейся в сложных политических условиях за независимость Казахстана. Шел 1918 год, переломный для казахского народа.

Если вспомнить хрущевскую «оттепель» 60-х годов и совпавшие с тем временем подъем национального сознания и перемены, происходившие в литературе и искусстве (а мы с Калиханом Искаковым и редактором картины Аскаром Сулейменовым представляли собой молодых писателей, пришедших в литературу на новой волне), то можно представить наше душевное состояние: от нас ждали фильма не простого, а победоносного, приуроченного к 50-летию советского Казахстана. Естественно, съемки происходили в обстановке сложных человеческих взаимоотношений, которые то и дело выливались в тягостные конфликты, ибо постоянно подогревались идеологической подоплекой дела. А Нурмухан-ага рвал и метал на съемочной площадке, после чего обнимал меня за плечи и с тихой улыбкой спрашивал: «Не устал, братишка?»

И в рокочущем его голосе было такое искреннее участие, столько нежного чувства, что я только кивал ему в ответ. И тогда он тихо добавлял: «А мне еще тяжелее…» В те дни я еще не догадывался о подлинном смысле его слов. Они просто пугали меня – я слышал в них крик израненной души. Обо всем догадался позже, когда узнал столичную театральную среду. А в то время мне, игравшему главную роль – степного комиссара Алиби Джангильдина, было по-мальчишески досадно и стыдно, что ничего не могу противопоставить мастерству и опыту своего замечательного партнера.

Он хотел быть выше

Зрители ходили смотреть на Жантурина, актера и человека, по которому успели соскучиться. Размашистый охват явлений жизни, тонкий анализ движений души, яркая эмоциональность – вот метод и краски, которыми пользовался актер при создании образа Сардарбека. Все говорили о достоверном постижении характера героя. Страстное желание степняка Сардарбека разобраться в насущных вопросах бытия своего народа, теряющего свое национальное лицо, желание прорваться к природе людских страстей напоминало неутихающий накат морской волны. В игре Нурмухана Жантурина угадывались пласты социальных явлений. Вероятно, это и есть божественное таинство искусства – искусство сплава мощной личности и редчайшего таланта, не терпящего над собой никакого диктата, тем более политического. И всем было ясно, что в своей новой работе он хотел рассказать о том, что дух человека выше преходящих событий истории. Только поднявшись на такую большую высоту, актер Жантурин полагал победить и чиновничью мелочность, и породившую ее ненавистную идеологию. Он хотел быть выше! Но победил ли он или стал героем-жертвой? Ведь политическая идеология проявляет себя многообразно, воплощаясь во множестве тех же мелких лиц, окружающих незаурядную личность. Это жестокие путы. От этой напасти избавиться трудно.

Когда мы покидали Мангыстау, я нашел Нурмухана-ага у знаменитой, овеянной легендами скалы Шеркала. Это было более чем впечатляющее зрелище. Он стоял на уступе белой скалы, подавшись вперед, и во весь голос произносил молитву-монолог. Низкий трубный голос прокатывался в горах, усиливаясь эхом, и, казалось, белые известняковые склоны гор Актау оседают от этого напора: «О, Создатель! Посмотри на меня: Я – человек! Я – актер! Мне дано воплощаться в небожителей и земных людей, показать все их деяния и жизненные устремления, взлеты и падения…» Он был уверен, что никто не слышит его. Но слышали его двое: я и прекрасный актер Рус-ского драматического театра Евгений Попов, с которым мы тесно общались. До сих пор помню выражение лица Евгения Попова, с которым он в те минуты слушал божественный монолог своего друга. И тут Нурмухан произнес имя известного театрального режиссера, с которым, как говорили, был не в ладах и называл его маленьким погонщиком мулов. Я прекрасно понимал, что разногласия по творческой линии вполне возможны у больших мастеров. А Нурмухан-ага продолжал: «Я – актер! Твои бутафорские чапаны рвутся на моих плечах, мне тесно в твоих фольклорных постановках! Дай мне Шекспира и Мольера! Мне скучно на сцене, где актеру приходится ходить по кругу, как заарканенному коню!..»

Его удел – гордое одиночество

Это было время, когда приходилось только мечтать о режиссере такого масштаба, каковым сегодня является Булат Атабаев, способный разрушить прокрустово ложе, в которое загнали театральное искусство.

Я дал Нурмухану-ага рукопись повести «Белая аруана», над которой работал во время съемок, введя сцену зарождения суховея в Мангыстау, который накатывает на своих детей, обитающих вдалеке, и зовет в родную среду. Писал главного героя Мырзагали, а видел в нем Нурмухана. В принципе, мир, который я отобразил в повести, был его родным миром. Спустя пять лет Жантурин снялся в этой роли старого нефтяника и ветерана войны, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Отменно сыграл. «Отвел душу, – говорил он, улыбаясь. – Хоть бы пронесло!»

Но не пронесло. После хрущевской оттепели наступили другие времена, и фильм вышел на экраны спустя долгих пятнадцать лет. Да и не мог он быть допущен на массовый экран. Разве могла быть неудачной, тем более трагической судьба советского человека, носящего на груди орден Славы, вечного труженика? И разве можно играть так, что любой партчиновник, даже районного масштаба, догадывается, о чем речь в твоей новой актерской работе? Что ты, актер-человечище, не являешься хозяином своей судьбы! Разве может так жить советский человек? По Жантурину, оказалось, что может, если обладает совестливой душой, а среда, в которой ты вынужден жить и творить, абсолютно чужда твоим устремлениям.

Он жаждал постановок Шекспира, в которых в достославные времена играл Петруччио, Яго, но ведь Шекспир неисчерпаем. Жаждал актер и Мольера… Он мечтал об иной актерской жизни, иной режиссуре, новой, яркой и глубокой. Не получая всего этого, бунтовал, приходил в ярость, ссорился и снова пытался мириться со своими недоброжелателями, да и некуда было уходить из родного театра. Однажды все-таки ушел на целых десять лет и жестоко мучился вдали от сцены, на которой творил с молодых лет, сразу же после окончания театрального института в Ташкенте.

Возвращение было отмечено огромной победой – ролью Мольера в булгаковской «Кабале святош», мастерски переведенной на казахский язык Аскаром Сулейменовым. Это было прекрасное творческое содружество. Я думал о двух чем-то схожих личностях: Нурмухане и Аскаре, о родстве их душ. И вспоминал откуда-то, по-моему, из Шекспира фразу: «Он сумрачен и много думает, а такие люди опасны». Они в самом деле были опасны для власти тем, что выбивались из советских стандартов.

Нурмухан тщательно готовился к свиданию с Мольером, словно к последней в жизни роли, как бы проходил очищение души и плоти, истово репетировал, худея на глазах, и мудро сыграл. Лауреаты стали задумчивы от игры не обласканного властью актера, зрители были потрясены. И всем стало очевидно, что без такого актера, как Нурмухан Жантурин, сцена чувствует себя сиротливо. Он был на этот раз по-настоящему счастлив. И снова пришлось ему покинуть театр. Кто-то из актеров плакал, ощущая себя обкраденным, а кто-то радовался, что можно продолжить путь по привычному кругу, «как заарканенный конь».

Жантурин напоминал собой человека, который идет напролом, закусив удила. Порой он, похоже, делал это намеренно, может, оттого, что уверовал: его удел – гордое одиночество. А получилось, что ушел из театра навсегда, словно воплощая собой горькие слова, использованные П. И. Чайковским в качестве эпиграфа в своих бессмертных «Временах года»: «Последние слезы о жизни былой, и первые слезы о жизни иной…» Иная жизнь? К сожалению, это иллюзия. Это – жизнь всего лишь в легендах, а легенды уязвимы еще больше, нежели живой человек. Только в природе бывают изменения, связанные с временами года. Помните заключительную сцену замечательного фильма Булата Мансурова «Султан Бейбарс»? Великий султан, повелевавший страной Мысыр (Египет), под неутихающую песню-жоктау степнячек в разоренном ауле прижимает к груди ребенка. В глазах вернувшегося в родные казахские края султана, которого играл Нурмухан Жантурин, стынет нечеловеческая тоска. Он понял тщету человеческой жизни.

Он жил сердцем

Актер необычайного таланта, он жил так, как подобает великому мастеру, творцу.

Он жил сердцем, потому был неудобен. С обыкновенным человеческим сердцем в груди – нежным и беспокойным, и потому ранимым. Он не знал кривых путей, потому и рвал путы. Я знаю двух людей, которые подошли ближе всех к пониманию его сущности. Это композитор Газиза Жубанова и поэт Дюсенбек Накипов. Газиза Ахметовна написала проникновенную музыку к фильму «Там, где горы белые» («Белая аруана»), используя мотивы кюя Курмангазы «Кiсен ашкан» «Разбивший оковы», а Дюсенбек Накипов посвятил Нурмухану-ага замечательные стихи «Улетающий в космос».

А я до сих пор вспоминаю далекую по времени первую крупную роль Нурмухана Жантурина в фильме «Алитет уходит в горы»… И последнюю – султана Бейбарса в историческом полотне режиссера Булата Мансурова, о которой только что вспоминал. Его герой в конце фильма тоже уходит.

За неделю до его кончины я посетил Нурмухана-ага в больнице. Он был помещен в отделение кардиологии. Актер печально улыбнулся и произнес короткое: «Ухожу». Он произнес слово «ухожу» с обыденным выражением лица, словно, как обычно, собирался на работу – на театральную сцену или на съемочную площадку.

Сатимжан Санбаев, писатель